— А что значит совершеннолетие? — произнесла одна, самая молчаливая, когда сделали по глотку и затихли.
— Это значит — можно выходить замуж, — трескучим, ломающимся голосом сказал один из ребят. Все засмеялись. Но оказалось, что замуж в Москве можно только с восемнадцати.
— Какая жалость, — притворно сказала Вера, но получилось так натурально, что все засмеялись еще гуще.
— А правда, что в среднеазиатских республиках с шестнадцати?
— Ура, едем в Таджикистан!
— Обормот! Получи сначала аттестат зрелости! — голос был тоже ломающийся, но уже близкий к басу.
— Я что, незрелый?
— Ребята, сейчас Вера сыграет нам!
— Дай сперва пожрать человеку.
— Ты — человек?
— Да! И звучу гордо!
…На кухне Люба уткнулась носом в предплечье мужа.
— Ну, ну, успокойся, — сказал он. — Если дочь становится взрослой, это не значит, что родители выходят в тираж.
— Ты что, уезжаешь?
— Машина ждет. У меня очень важное совещание. Извини.
— Лучше бы ты остался.
— А ты хочешь, чтобы твой супружник вышел в лауреаты? Тогда терпи.
Он поцеловал ее в щеку, взял «дипломат» и тихонько прошел через коридор. Люба проводила его до площадки. Он сказал:
— Не разгоняй их. Пусть ребята повеселятся.
— Завтра у всех занятия… — возразила она и хотела сказать что-то еще, но поперхнулась и прикусила губу.
На площадке стояла… Наталья Зуева.
— Здрасте, — басом произнесла новая гостья и закашлялась.
Михаил Георгиевич переложил «дипломат» в другую руку. Казалось, он хотел силой выпроводить Наталью.
— Я же просил тебя никогда больше не приходить сюда! — громко и раздраженно сказал он. — Никогда!
Люба вышла на площадку и прикрыла дверь. Умоляющим взглядом она приостановила бешеное раздражение мужа. Он прищурился, пытаясь вернуть себе обычное для него состояние — состояние насмешливого спокойствия.
— А я к тебе, что ли? — раздался сиплый, прокуренный бас Натальи. — Да к тебе я и сто лет не приду!
Бриш поглядел на часы, потом очень выразительно на жену:
— Жаль, что у меня нет времени…
Он не стал дожидаться лифта. Быстро сбежал вниз.
Наталья вначале расхохоталась ему вслед. Только после этого обернулась к Любе:
— А ты? Тоже не хочешь меня на глаза пускать?
— Нет, ну что ты… — растерялась Люба. — Заходи.
Наталья прошла в дверь. От нее пахло водкой и табаком. Обрюзгшее лицо было небрежно запудрено. Дорогая, но давно не чищенная бордовая юбка еле висела на бедрах. Но особенно отвратительно выглядела хозяйственная сумка, из которой торчали три несвежих розовых гладиолуса.
