* * *
Белинджер выпил чашку кофе, поцеловал Пэм в щеку и вышел на улицу. Серебристый флайер Квое стоял у обочины.
– Бурная ночь? – спросила она.
– Дурные сны, – буркнул Белинджер. Он закурил. Флайер взмыл в небо.
– Кейн хочет, чтобы мы понаблюдали за парнем из лифта, – сказала Квое, вписываясь в плотный автомобильный поток.
– Так ты все-таки пела ему колыбельную?
– Нет.
– Вернее верного! – заявил киндрид Белинджера с заднего сиденья.
– Попроси его заткнуться, – скривилась Квое.
– Так что там с парнем из лифта? – спросил Белинджер.
– Просто наблюдение.
– Как с Лебоном?
– Пока нет.
– Скажи, – Белинджер затянулся, наблюдая, как разгорается сигарета. – Там, с Лебоном, что ты чувствовала, когда нажимала на курок?
– Ничего.
– А если бы это был я?
– Ничего.
– Я так почему-то и подумал.
– Так тебе это сегодня снилось?
– Мне снилось, что я женат.
– На Пэм?
– На тебе. – Белинджер открыл пепельницу.
– А ты бы выстрелил? – спросила Квое.
– В Лебона?
– В меня.
– Нет.
– Почему?
– Лучше придушил бы своими руками.
– Вот как?!
– А ты как хотела?
– Не знаю.
– Обиделась?
– Нет.
– Хочешь, спою тебе колыбельную?
– Лучше придуши.
– А Кейн?
– А что Кейн?
– В него бы выстрелила?
– Лучше бы придушила. – Квое обернулась, посмотрела на своего киндрида и заставила себя улыбнуться.
* * *
Файоли Лебон шла по кленовой аллее, вспоминая о том, каким это место было летом. Солнце приятно согревало, и в кронах пели птицы… Но теперь здесь был только снег. Персибал ушел, и вместе с ним, казалось, ушло все тепло этого мира. Ничего не осталось. Как холодильник, в котором нет продуктов – только лед, и то, если вы не забыли оплатить счета за электричество… Файоли забыла. Забыла обо всем, кроме тех, кто забрал у нее мужа. Она вошла в холодную квартиру. Пальто было старым и грязным. Не снимая его, она села на скрипучий диван. Они любили эту квартиру. Любили эту мебель. Она и Персибал.
– Почему? – в тысяча первый раз спросила она своего киндрида. И в тысяча первый раз он сказал, что не хотел оставлять ее. Сказал голосом Персибала. Изобразил боль на лице Персибала. – Я люблю тебя, – прошептала Файоли. Темные глаза смотрели на нее с лица робота. Как же хотелось к нему прикоснуться! Как же хотелось вздрогнуть и, потянувшись, понять, что это всего лишь сон. Но стоило только протянуть руку, и робот снова становился роботом. Лишь голос оставался неизменным. Голос Персибала. Он подчинил себе киндрида. Он стал единственным. Ни матери, ни отца, ни предков. – Я всегда была одинокой, – сказала Файоли.
