Это Эмиль Гилельс. Таким он был тридцать лет назад. Таким он остается и
сегодня, хотя исполнительское искусство музыканта проделало суще
ственную эволюцию.
Близко знающие его люди рассказывают, что во время выступления
пианист сильно волнуется, что каждый концерт стоит ему огромного нервного напряжения. Но как ни вглядываешься в лицо Гилельса из
зрительного зала, сидя даже совсем близко, никогда не удается уловить
никаких признаков такого волнения.
Гилельса не раз снимала кинохроника, показывало телевидение. Но на
экране кино и телевизора видно было только строгое и суровое лицо музыканта. Его чувства не становились зримыми. И в силу господства
изображения над звуком это ослабляло впечатление телезрителя от его
музыки.
Иначе говоря, Эмиль Гилельс представлял собой тот тип художника,
который не только не раскрывался перед кино- и телекамерой, в отличие, скажем, от Вана Клиберна, но как будто даже стремился еще больше закрыться перед ней. Так было.
Но вот наступил последний вечер бетховенского цикла Гилельса, который
он давал в Большом зале Консерватории в сопровождении симфонического
оркестра под управлением Ноэми Ярви. Исполнялся Пятый фортепианный
концерт.
Первый, Второй, Третий и Четвертый я слушала непосредственно в Большом зале. Сами по себе приносившие огромное наслаждение, они
позволяли делать и интересные сравнения с более ранним исполнением,
судить о характере той эволюции, которая происходит в исполнительском
искусстве Гилельса. Масштабность и глубина его интерпретации все более
обогащается тонкой лиричностью. И теперь, при исполнении музыки Бет
ховена, в которой мощь так гармонически слилась с лирикой, эмоциональность пианиста, в отсутствии которой раньше нередко упрекали Гилельса,
раскрылась во множестве переливов и оттенков. Но внешний облик музы
канта, манера его поведения оставались теми же. Временами можно было
закрыть глаза, чтобы лучше вслушаться в тончайшие нюансы его игры.
Исполнение Пятого концерта я смотрела по телевизору.
И тогда-то случилось невероятное. На телевизионном экране предстал
совсем новый Гилельс. То был человек, все существо которого перепол
нено глубокими чувствами. Ему необходимо было, мучительно необходимо
было излить себя в звуках, иначе он не сможет существовать, иначе он
погибнет под напором этих рвущихся наружу музыкальных сил, как поги
бают от внутреннего давления глубоководные обитатели океана, попав на
поверхность. Сейчас за роялем Гилельс отдавал часть себя, часть своей
