совесть
.
Нет Пушкина
.
Казалось, что рассказчик поднялся до такой высокой ноты, завершив последнее кольцо, сжавшее его, что выше некуда
.
Но вершина
еще впереди
.
Она — в прозрении способных прозреть и в исчерпанности жизненных сил поэта
.
Письмо Екатерины Андреевны от 30 января 1837 года
«Милый Андрюша, пишу к тебе с глазами, наполненными слез, а сердце и
душа тоскою и горестью; закатилась звезда светлая. Россия потеряла
Пушкина! Он дрался в середу на дуели с Дантезом, и он прострелил его
насквозь; Пушкин бессмертный жил два дни, а вчерась, в пятницу, отлетел
от нас; я имела горькую сладость проститься с ним в четверг; он сам этого
пожелал. Ты можешь вообразить мои чувства в эту минуту, особливо когда узнаешь, что Арендт с первой минуты сказал, что никакой надежды нет! Он протянул мне руку, я ее пожала, и он мне также, а потом махнул, чтобы я вышла. Я, уходя, осенила его издали крестом, он опять мне протянул руку и
сказал тихо:
перекрестите
еще; тогда я опять, пожавши еще раз
его руку, я уже его перекрестила прикладывая пальцы на лоб и приложила руку к щеке: он ее тихонько поцеловал, и опять махнул. Он был бледен как
полотно, но очень хорош: спокойствие выражалось на его прекрасном
лице.
Других подробностей не хочу писать, отчего и почему это великое несчастье случилось: оне мне противны...»
Как прочитал это письмо Андроников, передать трудно. Если бывает вдох
новение невыносимого горя, то здесь оно присутствовало. Он прочитал, произнес это редкое по могучей простоте слога письмо с соблюдением
фонетических особенностей старинного стиля. Этот документ стал трагическим монологом передачи, ее вершиной.
А потом шла большая приписка Софьи Карамзиной, где описывался поединок и поразительное спокойствие Пушкина накануне
.
Из этой приписки Андроников резко выделил слова поэта, сказанные Данзасу по
пути с дуэли:
«Кажется, это серьезно. Послушай: если Арендт найдет мою рану смертель
ной, ты мне это скажешь.
Меня
не
испугаешь.
Я
жить
не
хочу».
Я ЖИТЬ НЕ ХОЧУ.
Разве мы по-настоящему задумывались над состоянием Пушкина накануне гибели? Нас справедливо учили, что он боролся, хотел мстить. Мы знали,
что его погубили. Но в этом рассказе на наших глазах его довели до
гибели. Прежде выстрела Дантеса и приговора Арендта мы увидели смер
тельно измученного поэта, поняли, как был превзойден предел его жизненных сил.
Смертью Пушкина рассказ не закончился. Она означила лишь середину
его. Далее вся предшествующая тема стала повторяться, обогащенная
