общества не может. («Свет» всегда изобилует знающими ему «цену», но
как редки в нем те, что могут пренебречь им!)
А вот и Жорж Дантес появляется в доме. Он никакой. В этом отврати
тельная прелесть его образа. У него нет голоса, нет облика. Он складывается из отношения к нему других. Каждый раз, показывая его, Андроников
избирает посредника. Софи Карамзина считает его очень милым. Ей
кажется, что она не принимает его всерьез. Это часто случается с умными
женщинами, питающими тайную склонность к статным рассказчикам анекдотов. Даже проницательная Екатерина Андреевна как-то уже и не пред
ставляет себе общества без Дантеса, находит его веселым и остроумным.
Он дружит с Александром Карамзиным, достает французскую помаду для
Софии.
Он при литераторах, он при дамах, он при военных и, что придает ему особую привлекательность, — он при дворе
.
Об этом, разумеется, не говорят вслух, и многие из кружка Карамзиных вряд ли себе в этом
признаются — какое это имеет значение
? Увы, имеет!
Обаяние высшей
власти — рабство, которое не выдавить из себя даже независимому и образованному дворянину
.
У Карамзиных постоянно бывают Петр Андреевич Вяземский (брат Екате
рины Андреевны), Василий Андреевич Жуковский, Александр Иванович
Тургенев —
для каждого из них у Андроникова
свой
голос
.
Чуть ли не
ежедневно заходит сановник и композитор Михаил Юрьевич Виельгор
ский
.
В произношении фамилии композитора рассказчик подчеркивает
первую, певучую часть, и для его образа этого оказывается достаточно
.
Мы ждем Пушкина
.
Он есть или его еще нет? Не пропустили ли мы в нашем
напряженном внимании той секунды, когда он вошел? Как странно —
можно приблизиться к Софье и Александру Карамзиным, к Дантесу, к
случайным, едва мелькнувшим фигурам, чуть ли не потрогать их, а к
Пушкину нельзя Мы видим его, чувствуем, но он все время на
рас
стоянии
.
Мы поняли его приближение по тому, как изменилось вдруг наше отношение к людям, населявшим этот мир
.
Их повседневность обернулась
своей неприглядностью
.
Не было Пушкина — все было изящно, мило,
умно
.
Показался Пушкин — и то же самое стало плоско, убого, бездушно
.
А его еще нет, он там, за кадром, и чем ближе к нему, тем нам труднее,
точно мы приближаемся к огню
.
Один лишь раз в рассказе мы подошли к
нему вплотную, но это случилось много позже
.
Приблизиться нельзя — образ поэта создается не приемом, а болью
рассказчика, который не
смеет
подойти
к
Пушкину,
страдает
за него и заражает страданием нас
.
Они все живут — поэт мучается
