— Ты свихнулся?
— А ты ослеп? Молоко! Оно бьет из сосцов миссис Жонас!
— Тысяча чертей! Ты прав, а я — простофиля! Куда только смотрел!
Меринос не ошибся: придавленные к скале сосцы источали ручьи молока, которое, смешиваясь с морской водой, окрашивало ее в опаловый цвет.
Тотор подвел лодку к скале и причалил. Затем ухватился обеими руками за молочную железу размером побольше бочки. Меринос не медля сделал то же самое, и оба принялись пить с неистовой жадностью, большими глотками.
Они укрылись за выступом мадрепоровых кораллов, и мадам Жонас больше не видела их. Оглушенное животное оставалось спокойным во время великолепного и комичного обеда спасенных мореплавателей, которые пили и не могли оторваться.
Боже, какое упоение! Какое блаженство! О, это замечательное молоко, густое, сладкое, теплое, пенящееся, столь же питательное и вкусное, как у коров в долине Ож.
Невольные робинзоны были ненасытны. Но их можно понять, если вспомнить о постигших их лишениях и страданиях.
С тех пор как друзья покинули «Морган», юношам не приходилось пить ничего, кроме кокосового молока, которое им осточертело, и пальмового вина, горячившего их кровь.
Почти четверть часа Тотор и Меринос с жадностью упивались молоком. Наконец Тотор остановился и проговорил, размазывая по лицу живительную влагу:
— Уф! Больше не могу. Надулся до безобразия, как теленок.
— А я как young whale[94].
— Да, как китенок, это точней. Прекрасный обед! Ах, мадам Жонас, дорогая благодетельница, как вы милосердны! А ты, дорогой мой отец, герой легенд! Если бы ты мог взглянуть на своего малыша! А вы, король шерсти! Почему не дано вам лицезреть вашего наследника в шутовском колпаке, сосущего кормилицу-китиху!
Меринос, который вновь обрел хорошее настроение, расхохотался и продолжал:
— Это уж верх несуразицы! Как жаль, что нечем сфотографировать! Какую открытку можно было бы послать! А то на слово никто не поверит.
— Черт возьми, наше слово твердо! И если кокосовая пальма служила нам соской, почему бы не взять в кормилицы китиху? Не поверят — тем хуже для них! А теперь будем оперировать мадам Жонас.
Парижанин крепко ухватил обеими руками длинное костяное острие и потянул изо всех сил, а Гарри, упершись в скалу, удерживал лодку.
— Черт возьми, глубоко сидит.
Китиха шумно дышала и вздрагивала.
— Ну-ну, не шевелитесь, мамаша Жонас, это для вашего же блага!
Тотор снова дергал, качая острие из стороны в сторону. Бивень шатался в ножнах из живой плоти. Обильно текла кровь, забрызгивая хирурга, который тужился, стонал и кряхтел.
