Те самые предприятия социальной опеки поначалу тащили ему в подарок то телевизор, то холодильник, то кухонный комбайн и то и дело звонили нам с отцом - стыдить тем, что у дедушки в доме удобств меньше, чем на какой-нибудь заброшенной ферме. Подарки Мартин Маррей любил - любил величаво махнуть рукой и уйти, заперев дверь изнутри и оставив работников в недоумении, вместе с камерами, газетчиками, телевизорами и конфетти. Потом приезжал я или отец, и объяснял, что у деда к старости появилась блажь - никакой техники, по крайней мере, дома. Имеет право, в конце концов.
Единственное, что он признавал, так это газовую плиту, и то, потому что опасался пожара во время готовки на очаге и вообще не любил возиться с огнем, и обогреватель зимой - по нашему с отцом настоянию. Еще, после смерти отца, мне удалось подарить ему мобильный телефон, в память которого был забит только один номер - мой, чтобы дед мог звонить в любое время. Больше всего меня испугало тогда, что дед не сопротивлялся подарку, правда, и не пользовался им ни разу. Сейчас я благодарен ему за то, что мне приходилось больше волноваться за него в то время, чем думать о смерти родителя.
Каас дрожал в холодах и порывах ледяного ветра, несущего колючий снег. Второй или третий, он уже не таял, а милосердно скрывал от глаз подмерзшую осеннюю грязь. Жители бодрились, но не у всех получалось скрыть досаду - поздней осенью столица становилась похожа на огромную свалку при стройке, здания смотрелись кусками арматуры и расколотыми камнями, а парки - метлой дворника, похороненной в завалах щебня и битом кирпиче. Мне было вполне неплохо - успел отвыкнуть от города, а в шапке и с натянутым на нос шарфом, якобы от ветра, я вообще не привлекал внимания. Как будто и не случилось ничего.
Добравшись до нужного дома, я привычно миновал калитку и первым делом взобрался по лестнице, прислоненной к стене, на чердак - дед наверняка еще не достал обогреватель, зато в кровати четыре резиновых грелки и по всем комнатам раскиданы пледы.
- Стоять! - гаркнул знакомый голос. С трудом удерживаясь на перекладине, с обогревателем подмышкой, я обернулся.
- А ну, ворюга, поставил грелку обратно!
Прямо на меня глядели большие синие глаза и дула двуствольной винтовки. Опять он вышел на улицу в одном свитере.
- Дед, это я.
- Кто это - я? - подозрительно спросил Маррей-старший.
- Сколько раз я говорил, что стоит закрывать ход на чердак?
