— Давай и папу тоже постараемся не расстраивать. Давай им на Новый год подарок сделаем?
— Давай, а какой, ты уже придумал? — возбуждённо зашептал Гришка.
— А чего здесь раздумывать-то? Они за испорченную обувь переживали, вот и давай новую выправим.
— А как?
— Очень даже просто. Если старые ботинки покрасить новой краской, то они станут словно только что из магазина.
— Здорово ты придумал. Только наша акварель и гуашь долго не продержатся, до первой лужи только.
— Ты, Гринь, не переживай сильно, мы же можем у папы из гаража для хорошего дела потихонечку немного масляной краски отлить. Я думаю, для такого случая он не против будет поделиться.
— Я тоже так думаю. А если краски хватит, мы и им сапожки обновим, вот все будут рады!
— Точно. Только надо не опоздать с подарком, а то скоро Новый год, а у нас ещё только одни планы, а дела никакого.
— Давай уж и тапочки заодно все обновим, помогать так помогать, — расщедрился Гришка.
— Нет, Гринь, это мы до следующего раза прибережём, чтобы родители слишком сильно не обрадовались.
Решив, таким образом, все текущие вопросы, близнецы закрыли глаза и сладко засопели.
* * *
Когда Лев говорил мальчикам, что их родной отец, Станислав Анатольевич Неверов, исчез из их жизни навсегда, он не кривил душой, желая оградить ребят от ненужных переживаний, он на самом деле считал, что всё обстоит именно так, а не иначе, но он ошибался.
В этом году Стасу исполнилось двадцать семь. Говорят, что когда мужчина приближается к тридцати, наступает его расцвет, но никакой прелести в этом возрасте Стас, сколько ни старался, разглядеть не мог. По его мнению, судьба отнеслась к нему жестоко. Скоро тридцать, а потом, словно снежным комом, замелькает сорок, пятьдесят, шестьдесят… А что он видел? Что в его жизни было такого, что бы можно было вспомнить, чем гордиться?
Мать, будто квочка, не отставала от него ни на секунду, превращая его детство в сущий ад; иногда ему даже казалось, что она, словно блоху под микроскопом, видит его насквозь, до самых костей, выворачивая не только карманы, но и душу. Играя роль благовоспитанного паиньки, он улыбался ей, выжимая слёзы умиления милыми нужными подарками, выдающимися ему словно в награду самим Господом Богом, а не родной матерью, а в глубине душе он ненавидел её. Господи, как он ненавидел её! Его возмущало в ней всё: её слова, покровительственные жесты и бессмысленное сюсюканье, педагогические замашки и взрывы пламенного негодования, если происходило что-то не так, как было запланировано.
