Однажды в лесной глуши ему вспомнилась статуя Микеланджело «Утро», которую он когда-то видел на гробнице Медичи. Неровность, покатость земли навеяли это воспоминание.
Дрожащими руками принялся он раздевать Лениту, не расстегивая, а отрывая пуговицы и крючки. Увидев ее голой, он положил ее на мох, согнул ей левую ногу в колене и опер стопу на выступающий из земли камень. Потом согнул в локте левую руку так, чтобы кончики пальцев слегка касались плеча, а правую руку и ногу расположил так, чтобы они образовали плавную, мягкую линию, контрастирующую с резким, угловатым изгибом правой стороны тела.
Отойдя, он лег на землю ничком и пополз к ней, точно ящерица.
...
Ленита едва не лишилась чувств от наслаждения.
...
Однажды ночью Барбоза не пришел в спальню к Лените.
От волнения девушка не сомкнула глаз. На рассвете она встала с постели и, не заботясь, что кто-нибудь может ее увидеть, не предпринимая никаких предосторожностей, направилась в спальню к Барбозе, толкнула дверь и вошла.
Фитиль догоравшей свечи плавал в озерце растаявшего стеарина, накопившегося в чашечке подсвечника. Пламя мерцало и дрожало, то ярко озаряя комнату, то пропадая и оставляя спальню почти полностью погруженной во мрак.
Барбоза лежал на спине, сжимая пальцами виски, и стонал. Ленита склонилась над ним.
–?Что с тобой? Что случилось? – спросила она.
–?Ничего страшного. Обычная мигрень. Иди к себе, а то тебя увидят – светает уже.
–?Да как я могу тебя оставить в такую минуту? Плохо же ты меня знаешь!
–?Хорошо я тебя знаю. Я бы не просил тебя уйти, если бы ты была мне нужна, если бы могла чем-нибудь помочь. Но ты ничего не сможешь сделать. Это не болезнь, а просто плохое самочувствие. Я здоров, просто голова побаливает.
–?Я хочу остаться. Не могу видеть, как ты мучаешься. Со мной тебе станет легче.
–?Не станет. Будет только хуже. Это пройдет. Уходи, прошу тебя, уходи!
Ленита ушла, совершенно расстроенная.
Мигрени у Барбозы были ужасны. Начинались они с тупой головной боли. Мало-помалу несчастному становился не мил весь свет. Он ощущал страшный упадок сил и вялость. Лицо бледнело, правый зрачок расширялся. Малейшее движение причиняло ему муку, ничтожнейшее усилие делалось невозможным. Он не держался на ногах, ему непременно нужно было лечь. По лбу катился холодный, ледяной пот. С правой стороны вздувалась височная артерия, глазное яблоко сжималось, словно на него сильно надавливали, и малейшее прикосновение к нему вызывало нестерпимые страдания. Темя болело так, будто в него вогнали гвоздь. При каждом ударе пульса чудилось, что гвоздь все глубже забивают в череп. Желудок наполнялся желчью. Крайняя слабость вызывала необходимость чем-нибудь подкрепиться, однако сама мысль о еде представлялась ему невыносимой. Перед глазами мелькали искры, огненные мухи. Легчайший шум, словно многократно усиленный адским эхом, казался страшным грохотом, неистово терзавшим ухо. Он не мог думать, ему было не сосредоточиться.
