— Немало людского добра прихватили; — тихо произнесла бабуся.
— Воровали, не стыдились, — вздохнула мать.
Выехала подвода на улицу, повернула на шлях, по которому тянулись вот уже который день серозеленые колонны. Но недолго сидели на подводах «пан староста и пан полицай». Возле самого выезда из села случилось неожиданное.
— Хальт! — поднял руку забрызганный грязью пехотинец.
Подводы остановились. Немец что-то крикнул своим, и на подводы мигом взобрались почти по дюжине солдат. Хозяева подвод обижались, показывали свои повязки, просили, а Мыколай даже слезу пустил — всё напрасно. Солдаты взяли в руки вожжи, бесцеремонно столкнули с подвод полицая с Мыколаем.
«Паны» бежали за подводами, как собаки за хозяином, не желающим брать их с собою в дорогу.
Мовчаны смотрели на все эти чудеса молча. А когда исчезли они за поворотом, бабуся только и сказала:
— Ну вот, считай, кончился рай для Налыгачей…
Марина начала тоже собираться в дорогу. Увязала узлы, достала из погреба картошку, ржаную булку взяла, горсть соли.
— Ну вот и мы готовы, — невесело усмехнулась.
Бабусю посадили на подводу. Посадили с горем пополам. Попросила бабуся:
— Возьмите ещё пучок гвоздики. Вон там он, на печи.
— Зачем вам? — удивилась Марина.
— Надо. От сглазу.
— И выдумаете такое…
— На то мы и старики, чтобы выдумывать. Постареете, и вы станете выдумщиками…
Пошла Марина, взяла пучок, запихнула в какой-то узел. Гриша стоял рядом насупленный. Они-то готовы, а на чём поедут? На себе не потянешь воз.
Марина глянула на старшенького, без слов поняла его и беспомощно опустила руки: вот беда! Серого-то полицаи забрали…
Отошла Марина к шелковице, затряслась в беззвучном плаче.
— Не плачьте, мама!
— Не я плачу, сынок, это горе моё плачет.
Марина подняла влажные глаза, будто ждала от сына спасения. Но что может посоветовать ребёнок?
— Я к деду Зубатому сбегаю. Может, прицепит наш воз к своему. Бык у него как трактор… Только ленивый очень.
— А захочет ли дед? — какая-то, хоть маленькая, засветилась надежда в глазах матери.
— Он добрый, мама.
Баба Оришка зашевелилась на возу, повернула к
Марине щедро заштрихованное мелкими морщинками бледное лицо.
— Свет, дочка, не без добрых людей. Что-нибудь, как-нибудь…
Дед Зубатый жил на Савковой улице. Маленький, проворный, он уже ладил свой воз. Суетилась по двору в многоскладчатой юбке баба Денисиха, сердилась на какие-то дедовы уговоры, охала и кляла «немчуру окаянную»:
— Чтоб у вас руки отсохли, чтоб не только автомата не удержали, но и ложки, хлеба святого в руках! Чтобы вас лихоманка трясла день и ночь, не переставая, окаянные!
