– Снимайте маски, – сказал Энлиль Маратович, – я хочу глаза видеть. Что думаете? Щепкин, что шепчет гламурное сердце?
– Гламурное сердце шепчет о вечности, – певуче отозвался Щепкин-Куперник, оглядывая статуи. – О ее скрытых хозяевах, которым мы имеем счастье служить, и о мелкой человеческой суете, не помнящей своего начала и не ведающей конца…
Энлиль Маратович скривился – нельзя было сказать, что недовольно, но и не особо одобрительно.
– Самарцев?
– Все верно, – пробасил Самарцев. – Булыжник – оружие пролетариата, а видеоряд – оружие финансовой буржуазии. Вот только насчет джойстиков не до конца ясно. Будем думать.
– Ваше слово, товарищ дискурс, – сказал Энлиль Маратович, поворачиваясь к Калдавашкину.
Я давно заметил, что при общении с халдеями у него прорезаются ухватки не то полуграмотного секретаря обкома, не то высокопоставленного бандита. Видимо, это был оптимальный модус поведения, которого следовало держаться и мне самому. Но это было непросто.
Калдавашкин приблизился к статуям и деликатно коснулся затылка одного из бронзовых журналистов.
– Я тут перечитывал комментарии к «Воспоминаниям и Размышлениям» нашего всего, – сказал он. – Там разбиралась одна интересная, но спорная мысль. Если мы взглянем на текущую перед нами реку жизни, мы увидим людей, занятых тем, что они принимают за свои дела. Но если мы проследим, куда река жизни сносит этих людей и что с ними происходит потом, мы в какой-то момент увидим совсем других людей, занятых совсем другими делами – которые вытекли из прежних людей и дел, но уже не имеют с ними ничего общего. То же самое случится с новыми людьми и их делами. Так происходит от века. В каждую секунду у происходящего вроде бы есть ясный смысл. Но чем больший временной промежуток мы возьмем, тем труднее сказать, что в это время происходило и с кем… Однозначно можно утверждать только одно – выделилось большое количество агрегата «М5», чтобы превратиться… Впрочем, здесь скромность велит мне умолкнуть.
– Это хорошо, – сказал Энлиль Маратович. – И что дальше?
– Река жизни, – продолжал Калдавашкин, – все время пытается избавиться от самой себя, но не может. Мир меняется потому, что убегает от своей жуткой сути – и контрабандно проносит себя же в будущее. Река не может вытечь из себя насовсем. Она может только без конца меняться. Но хоть и говорят, что нельзя войти в одну реку дважды, ее суть остается той же самой – как первая скульптура неотличима от второй. И всегда сохраняется полный энтузиазма напор, задорное давление живой жизни, которое крутит турбины тайной электростанции. Пусть говорят, что это уже другая река – для тех, кто в теме, она все та же. А на крутом ее берегу стоит этот черный трон – величественный и прекрасный. Единственная неизменность в изменчивом человеческом мире.
