Тень страдания мелькнула вдруг на лице женщины, она оглянулась на озеро. Будто больно ей вдруг стало.
— Вы что? — встревожился Семён.
— Ничего, так. Голавлю подвернулась крупная сорожка. И проглотить не может, и не отпускает. Мучается сорожка.
— Эко дело! — чуть не сказал Семён.
— Вот проклятая боль, — пожаловалась она. — Вдруг наплывает, наплывает на меня чьё-то страдание и начинает терзать — невыносимо!
— Отвернись, отвернись! — поспешно сказал ей Семён и глянул на актёра: прикажи, мол, ты ей.
— Солнышко моё, — сказал актёр, — пей молочко. Оно исцеляет.
— Что же, разве у вас не так? Рыбы не едят рыб? — спросил у нее Семён.
Она покачала головой: нет.
— Но как же! — удивился он, словно возмутился. — Как же тогда.
— У нас нет рыб. И нет птиц. И нет зверей. Они только в преданьях старины глубокой.
— Ничего нет? — испугался пастух. — Вот беда так беда.
Лицо его приняло такое выражение, словно он узнал, что они там неизлечимо больны, обречены на смерть, и он не может им ничем помочь, как не может скрыть своей жалости к ней и страха за нее.
— У нас другое, — сказала она, будто желая ободрить его или себя, — и это другое, достояние наше, не менее ценно, поверьте.
Она не удержалась от упрёка:
— Однако же в отличие от вас, мы умеем его беречь, это достояние, умеем быть разумными.
Семён понимающе кивнул, хотя ничего не понял.
— Она хочет вернуться туда? — спросил он потихоньку у актёра, пока она пила молоко.
— Конечно, — кивнул он.
— Там лучше, чем у нас? — спросил пастух у нее, когда она передавала котелок актёру.
— Там моя родина, — отозвалась она тихо, и вдруг — как это прекрасно! — слезы навернулись у нее на глазах.
— Да, да, — и обрадовался этим слезам, и немного растерялся Размахай. — Извините. Но все-таки как же… если все не так.
— Разве словами объяснишь! Это надо видеть. Да и не имею я права объяснять, — и пошутила со слабой улыбкой: — Не уполномочена.
— Я говорил тебе, — напомнил актёр. — Нам этого не понять. А поймем — мозги сразу набекрень.
Он словно раз и навсегда отказался что-то понимать и, допив молоко, ушел насвистывая. Вот легкий человек! Счастливый человек. Семён же размышлял, усиленно двигая кожей на лбу, потом спросил:
— Ты собираешься вернуться?
— Не знаю. Если удастся!
Он попросил решительно и твердо:
— Возьми меня с собой. Когда надумаешь возвращаться, скажи мне, я пойду с тобой. Что тебе пользы от Ромы! Он отличный мужик, но что от него? Я пойду.
— А озеро? — улыбнулась она. — Останется без присмотра?
