Оказывается, есть что-то красивее — моря… и это неправильно, нескладно, будто не выходит партия в шахматы; будто фигурки из слоновой кости и черного дерева вдруг ожили и убегают с поля с оскорбительными выкриками, не желая сражаться и умирать; и Трэвис остается один, а на другом конце поля их двое — розовая лампа и эта девушка. Неравенство. Она сильнее. «Это Дагни, Трэвис», — произносит Янус; его голос слышится издалека, будто он в тумане. Девушка смотрит на мальчика и улыбается. Он нравится Дагни. Правда, она не ожидала, что он такой взрослый; Янус говорил о нем, как о совсем маленьком; да и здесь все относятся к нему как к ребенку. Пижама в розовые медвежонки; волосы густые и темные, завитками на щеки, возле ушей, у шеи, только челка прямая, слипшаяся; темные ото сна глаза; и печальные, будто он видит за её спиной призраки любимых поэтов; и даже уже намеки на легкую небритость; аккуратную, настоящую, не клочками, как у подростков обычно. Маленький шрамик над верхней губой. Бежал по пляжу маленьким и упал, камень или раковина огромная, он не заплакал, не вскрикнул даже, была уверена она, просто вытер кровь рукавом. Некрасивый, но нежный, стремительный и крупный; принц-рыбак. Дагни наклонилась и поцеловала его в лоб, чистый, высокий, маркоаврелевский.
— Да, я — Дагни. И теперь я всегда рядом, мой чудесный мальчик… Извини, что разбудили. Это я захотела с тобой познакомиться, не дожила бы до утра. Закрывай глаза, — Трэвис послушно закрыл, — спокойной ночи, Трэвис, — и еще раз поцеловала его в лоб; теплый, как нагретый камень, и его имя было для неё как шоколад, такое желанное и тайное, — хотелось слизнуть; и они вышли с Янусом; на цыпочках; закрыли стеклянную дверь, как шелковую. Трэвис заснул, Маркус заперся в своей комнатке и переживал падение режима; а они, как молодые, сидели в гостиной и ели; с хрустального подноса; «Тысяча и одна ночь».
— Вкуснятина, — Дагни мастерит из всего салат, Янус улыбается всему, что она делает, — такой влюбленный; да и чудо свершилось: Трэвис сказал ей за минуту больше слов, чем ему за всю их с вместе — отца-сына — жизнь.
— Ты ему понравилась.
— Он мне тоже. Только он ведь совсем большой.
— Да ну, он совсем мальчишка… ему семнадцать…
— А мне девятнадцать.
— Ну, ты — вампир, тебе внутри сто лет…
Они целуются — долго-долго; море успевает успокоиться и рассказать Трэвису пару самых захватывающих агоний; потом выплывает луна — и мир кажется сшитым из белой ткани.
