— Спит? — негромко, так пробовал белый рояль в чужом городе в незнакомой комнате — пара клавиш, — настроен ли… Маркус знал: сейчас Янус войдет, стараясь не шуметь; сядет у кровати, за лампой, в тени; и будет смотреть на Трэвиса час-два; словно на Джоконду какую. «И чего он там выглядывает?» — повторял он из года в год Кармен; а та пекла какой-нибудь торт и не слушала; но в этот раз Янус обернулся и позвал: «Дагни…» Она вошла. И Маркус ощутил дикий ужас: незнакомка так просто вошла в святая святых — чужую комнату со спящим там человеком; «Она же чужая; незнакомая; испугает; сломает»; и застыдился своего чувства власти над Трэвисом; она вошла тихо-тихо, Маркус так не умел; будто вплыл запах цветов; и старик увидел чудо…
Трэвису снился корабль, большой пассажирский лайнер, тонувший в нескольких километрах отсюда, — завалил его не шторм, а человеческая халатность. Маяки рыскали по морю, пугая верхних рыб; но не доставали до катастрофы буквально пары метров; а корабль тонул, и море спрашивало Трэвиса, кого пожалеем. Трэвис колебался — ему было жалко многих; наконец остановился на молодой женщине с грудным ребенком; ребенок был незаконный, а девочка — католичкой; но глаза у неё были серые, как туман, и такие беззащитные, что хотелось приютить, простить и дать бульона. И когда он начал придумывать и искать средство для спасения — что-нибудь — дверь из резного дерева, как в «Титанике», перевернутую шлюпку, — как почувствовал, что ничего не видит, просыпается, необратимо, будто его кто-то тянет за руку. «Я вернусь!» — море плеснуло в лицо пеной, черной от придуманных вместе смертей, и погнало на единственную оставшуюся целой белую шлюпку девятый вал; «Я сказал, спаси её!» — прокричал мальчик и вылетел из сна; словно выплюнутый; и открыл глаза, и увидел над собой чужие — тоже серые; но по-другому, как бывает разным небо. В этих глазах Трэвис увидел незнакомый город; ничего не знающий о море; полный церквей и розовых, как его лампы, цветов на алтарях; в нём шел снег, похожий на бриллианты в свете старинных ажурных фонарей; и под ним танцевал другой мальчик, раскинув руки, ловя снежинки так восторженно, будто это и вправду были бриллианты…
— Кто ты? — спросил Трэвис.
— Я — твоя мама, — ответила женщина.
— У меня нет мамы, — сказал Трэвис; они смотрели друг на друга — будто силой мерялись; а потом он сел на постели и увидел, какая она вся — незнакомая; в черном длинном платье из мягкой ткани; сидит на стульчике у края кровати; волосы цвета темного золота струятся по спине, как у святых на больших картинах; и такая она вся красивая; юная; нежная; а кожа у неё — как бархат. Белый-белый бархат…
