Гель-Грин, центр земли | страница 98
— А как вы с ним проводите время? — они уже лежат на диване, полном подушек, алых, малиновых, вишневых; словно оттенки человеческих губ.
— Гуляем по пляжу; он снимает ботинки и идет, молчит, словно слушает волны; а я смотрю на него украдкой. Ты заметила — он словно и красив, и некрасив одновременно? Так звучит порой несочиненная музыка; вечерами я смотрю на него прямо; когда он спит; как мы сегодня; Кармен и Маркус сплетничают на кухне, обсуждая почему, — мол, в отцовстве сомневаюсь; а я ищу эту несочиненную музыку…
— Долго ты здесь живешь?
— Дня три; не выдерживаю тишины…
— Разве здесь тишина? прислушайся — море… — Дагни встала, платье прошелестело по ковру; этот звук Янус услышал, а море — нет; море молчало для композитора; Дагни погасила свет. И в дом вошли небо и море — серые, серебряные, сверкающие, как драгоценное одеяние из парчи; такая красота вошла в дом, что сердце у девушки замерло. «О, Янус…» «Что?» шепотом: «Давай останемся здесь жить…»
— Так, значит, они здесь надолго? — спросил Маркус; Кармен печет лимонный вафельный торт; белый кухонный стол, столешница мраморная в форме огромного сердца — Янус привез десять лет назад с выставки авангардистской мебели из Нидерландов; стол завален цедрой, в мерных стаканчиках из цветного стекла сахарная пудра, сахар, мука, ванилин; горячий запах масла; Маркус сидит на самой тривиальной табуретке из сосны, на трех ножках, «Икея», насупленный, сгорбленный; похож на чучело хищной птицы, запыленное, из зоологического музея; в плохом настроении, как нынче с утра, сразу видно всю его жизнь, как на кушетке психоаналитика: мечта о страстной женщине, несостоявшееся отцовство, северное море.
— Ты просто ревнуешь, — отвечает Кармен; руки у неё по локоть в муке. Ей не до мучений Маркуса; в конце концов, он постоянно недоволен, когда приезжает Янус, отбирает у него Трэвиса; вечная трагедия — считает себя настоящим отцом; а Кармен, например, счастлива: Янус мужчина хоть куда, дарит ей подарки и конфеты обязательные каждый вечер её детворе; и даже сейчас — «с женой»; непривычно на язык, как щепоть лимонной кислоты, — не забывает коробку — трюфеля в шоколадной крошке или со сладким коньяком внутри. Да и давно пора — сколько можно мотаться по свету со случайностями; пусть и славу, и богатство наживать; дом есть дом. Пусть и на краю света, Черной скалы, и из стекла; уже три недели Янус и Дагни живут в стеклянном доме; правда, почти каждый вечер уезжают в город — светские люди — на приемы, в рестораны, театр… Нет, что до Кармен — она в восторге; такие платья у этой Дагни; она актриса, ну, бывшая; театральная, а не какое-то там вам варьете; снялась в эпизодической роли у дяди в фильме — все остальные актеры знаменитые; и вот главный герой, преследуемый полицией, забегает в маленькое кафе, хватает хорошенькую официантку — и пять минут фильма головка Дагни крупным планом на его плече с пистолетом у виска; сережки из жемчуга, огромные серые глаза; рецензентов рвало восторженными прилагательными. На приеме в честь премьеры они и встретились — Янус написал музыку к фильму; а она была в белом бархатном платье — декольте, конечно, но не больше, чем нужно; никаких украшений, блесток — ничего, только белый бархат и Дагни внутри; и Янус влюбился; ну а Дагни решила, что он просто идеал мужчины, — это она сама всё Кармен рассказывала; всё из первых уст; и платье Кармен видела — какое богатство; какая красота; как белые ночи. А Маркус своим нытьем только навевает плохую погоду; приближается зима, ветер, как выйдешь из-за скалы на пляж, словно бандиты режут — по лицу, рукам, ух, бррр; но каждое утро они втроем — Янус, Дагни и Трэвис — идут гулять — по пляжу, по всей длине; вдоль старой набережной; говорят, из неё камни уже падают; администрации, конечно, наплевать, пока не зашибет кого-нибудь… Берут с собой фотоаппарат, плед, ветчину, сыр, шоколад, кофе в термосе, хлеб белый и варенье из морошки — Дагни его обожает, и Янус покупает где-то в городе; маленькие баночки, крышка тоже стеклянная, и написано золотом не по-нашему. Ну да ладно. Погода плохая. Море всё время серое, словно сердится, — с Маркусом в один цвет.