— Убирайся прочь от меня! — озлобленно крикнул арестант и оттолкнул ее от себя.
Монашенка не унималась, несмотря на упорное отрицание со стороны Васильева. Судьба Васильева была решена. Его жестоко избили и сослали в арестантские роты за долгое пребывание в бегах, за фальшивый паспорт и за упорное запирательство. Сына его, как рожденного от кантониста, отдали в кантонисты, а жена, видя, как глумились над ним и, лишившись не только мужа, но и сына, сошла с ума и покончила с собою.
А судьба Бахмана…
Своего отца он не помнил. Больная мать попрошайничала и кормила мальчика, но они кое-как жили. Бахману было 11 лет, когда его схватили и потащили в кагальную избу. Там уже находилось больше десятка мальчиков, попарно скованных по ногам. Его тоже сковали с одним мальчиком и так он жил в той избе две недели. Потом повели в «прием», признали годным и вместе с другими отправили в губернский город. Мать потащилась за ним пешком. В дороге конвойные издевались над ней. Бывало, посадят ее на задок подводы, рядом с сыном, поедут пошибче, и как только колесо попадет в яму, они столкнут женщину, а сами ударят по лошадям. Упадет бедная в грязь, а конвойные хохочут, любуются, как она потом бежит за ними вдогонку не переводя духа. Мучители приостановят лошадей, посадят ее, проедут 2–3 вёрсты, опять столкнут и снова потешаются. Бахман не смел заступиться за мать. Все издевки она выносила ради сына. Сидя возле него она украдкой поцелует, поплачет над ним. Конвойным, наконец, надоело возиться с жидовкой, они ее отвели в полицию, а оттуда отправили под конвоем обратно в ее местечко как беспаспортную.
Спустя месяцев пять Бахман прибыл в Нижний Новгород, где вынужден был принять православие.
Истязания, хроническое недоедание и многое другое побуждали кантонистов совершать побеги. Беглецов народ не выдавал, укрывал и кормил, зная каким мучениям они подвергаются в школах-казармах. Иногда бегство спасало, и беглецы как бы в воду канули, но многих, спустя год, два и больше, приводили обратно с бритыми головами. Беглецов наказывали перед всем батальоном с невероятной жестокостью, дабы другим неповадно было бежать.
Беглеца раздевали донага. Для батальонного командира выносили стул, чтобы его благородие не утомился от долгого стояния. В подобных случаях барабанщикам было приказано «бить корешками»; они обматывали руку тонкими концами розог, а били другим концом, чтобы было больнее. Для беглецов назначали по много сотен ударов, и редко кто выживал после экзекуции.
