И ад следовал за ним: Выстрел | страница 73
Приехали.
Все стадо возбужденно ринулось к дверям, расталкивая друг друга локтями, дыша гнилыми зубами, духами и перегаром.
Вокзал изрядно перекроили внутри, на площади, рядом с памятником Буревестнику разбили большую стоянку для машин (стояли сплошь иностранные марки, в свое время даже один такой кар собирал бы вокруг себя десятки зевак). Сразу бросились в глаза неведомые доселе вывески «Обмен валюты», это выглядело, как страшный сон: в свое время фарцовщиков презирали и с любовью расстреливали. Реклама обуви, реклама концертов популярного певца (с афиши лыбился педик с уклоном в некрофилию), реклама недвижимости, тетки и девки, назойливо сующие в руки листки с рекламой фирм и услуг, ларьки с фруктами, соками, со жвачкой и сникерсами (остановись, сникерсни, етм, етм!).
Молодая деваха, кровь с молоком (еще не вечер, но уже…) предлагала рекламу туристской фирмы с просьбой зайти и гарантированно выиграть тур в Париж. Я поблагодарил и прошел с улыбкой мимо, но, видно, на физиономии моей лежала печать оленизма, и она увязалась за мной, расписывая парижские прелести, и отстала, только когда я бросил: «Неужели я так похож на дурака?» А ведь похож. Тут же светски подошла дама в черной шляпке и потертом пальто (думал, что будет уговаривать купить могилу на престижном кладбище) и предложила жареные пончики, сунув их под самый нос, аж оставила жир на кончике. А тут подсуетилась мороженщица со своим лотком.[22]
Минуя светофор за светофором (уйма машин двигалась по воле волн, не соблюдая никаких правил), перескакивая через кучки собачьих фекалий (еще не доросли до западных совочков и пластиковых пакетов), я начал продвигаться к заветной улице Буревестника, дабы выйти в самый центр столицы. Однако улица исчезла. Прогрессивная мэрия, имевшая по странной причине правительство, — я, дурак, думал, что правительство в стране бывает лишь одно, — не жаловала Буревестника, считая, что он накликал, как и вся совестливая и слюнявая интеллигенция, кровавую революцию. Сначала сочинял оды разным соколам, поигрывал с Учителем в шахматишки на Капри, потом хлопал по голенищу Усы. Трясясь от страха за границей, придумывал себе туберкулез и прочие болезни, но отец родной не дремал, заманивал, мол, народ соскучился, ждет не дождется. Возвратился, глупец, в Мекленбург на радость трудовому народу. Радовался рабскому труду зэков (перевоспитание! создание нового человека!). На самом деле, благородный был человек, продвигал писателей из народа, сочувствовал страданиям и частенько плакал. Вот если бы больной старик выкатился к мавзолею Учителя с лозунгом «Власть Учредительному Собранию!», правдолюбцы успокоились бы. За что получил бы пулю в лоб и проклятия нации. Заметим попутно, что при диктатуре после Усов вершиной достижений правдолюбцев была вонючая кухонька, где можно было пошептаться с соседом на темы ямба и хорея, включив воду в ванной и заложив на всякий случай задницу ватой (наутро, опередив соседа, донести на него куда следует).