Я жил в квартире-пенале площадью в сорок два квадратных метра — ее мне подарил отец на восемнадцатилетие, так они с матерью договорились при разводе. Вся квартира была в полочках и этажерках, заполненных пластинками Rolling Stones, Боба Дилана, Doors, Джона Майалла,[4] Эрика Клэптона,[5] Майка Блумфилда,[6] историко-географическими атласами, фотографиями из моего путешествия в Индию через Афганистан, там же стояли два толстых тома Стивена Рансимена[7] о крестовых походах, биографии Готфрида Бульонского,[8] Боэмунда,[9] князя Антиохии, Ричарда Львиное Сердце,[10] Саладина[11] Балдуина, графа Фландрии[12] и всех остальных, кто побывал на Ближнем Востоке между 1096 и 1291 годами и за свои дела вошел в историю. Я читал английскую поэзию девятнадцатого века и американские романы двадцатого, кружил по городу на старом голландском велосипеде, питался, в основном, швейцарским шоколадом с начинкой, который мне дарила бабушка; поздно ложился спать и поздно вставал. Каждый день несколько часов кряду я рисовал тушью абстрактные фигурки, напоминающие людей и животных; я не очень-то задумывался над тем, что делаю, просто выплескивал на бумагу не смолкающую ни на минуту, звучащую внутри меня навязчивую мелодию. Свое увлечение я не воспринимал всерьез и считал его причудой, безобидной прихотью.
Благодаря моей сверхобщительности у меня была уйма друзей и знакомых, я без устали всех смешил и развлекал, легко находил общий язык с соседями, продавцами, прохожими на улице — возможно, тем самым я пытался компенсировать свое одинокое и безотрадное детство. В Милане, особенно в те годы, такое поведение было редкостью и потому мало кого оставляло равнодушным: люди считали меня или очень славным, или полным психом, а иногда просто чудаком, и непременно пытались навесить на меня один из этих ярлыков.
Моим единственным настоящим другом был Марко Траверси. Наша дружба началась давно, еще в старших классах, когда я приходил к нему на переменах и мы, стоя в коридоре, говорили о жизни, мире, истории — обо всем подряд до тех пор, пока голова не начинала пухнуть от всех этих мыслей. На тот момент у нас не было ничего, кроме неограниченного, как казалось, запаса времени и непреодолимого отвращения ко всему вокруг; мы чувствовали себя одинаково неуютно в роли сыновей, студентов, жителей Милана, граждан нашей страны. Это нас и сблизило: свойственная обоим отчужденность, ощущение, что ты чужак в собственном доме.
