— Со вчерашней ночи, — сказал я, все больше поддаваясь сомнениям. Но потом мне вспомнился прошлый вечер, и как мы с Мизией разговаривали, и как у нее блестели глаза. — Но я хочу этим заниматься. Мне это нужно. Сейчас это важно для меня.
Марко кивнул, глядя в сторону, сказал:
— Конечно. Тебе виднее.
— Но я не хочу тебя подводить, — самое трудное было позади, и я опять заговорил громко. — Как же свет и все остальное?
— Это не проблема, — сказал Марко. — У нас уже все налажено. Мы уже далеко продвинулись. Теперь нас не остановить.
Весь остаток пути я косился на него, пытаясь по его профилю понять, сколько в его мыслях было разочарования, сколько понимания, а сколько — облегчения.
Я рисовал весь день, и мало-помалу во мне проснулась настоящая одержимость, только я, в отличие от Марко, снимающего фильм, не мог поделиться ею с другими. Наверно, подобное наваждение охватывает каменщика, который кладет кирпичи под палящим солнцем: мои руки занимались делом, в голове не было ни единой мысли, кисточки, казалось, рисовали сами по себе. От акварели я перешел к темпере, чтобы получить более насыщенные, сочные цвета; взял кисти потолще и листы побольше. Я вкладывал в картины всю, какую мог, физическую и эмоциональную энергию и почти не вкладывал энергии умственной, и все же получал неведомое ранее удовлетворение: оно было в тысячу раз сильнее, чем когда я учился в университете, или придумывал вместе с Марко всякие фантастические проекты, или бесцельно и безрадостно болтался на задворках его фильма. Иногда меня мучила совесть из-за того, что я бросил его без предупреждения; а иногда мне казалось, что так я могу хотя бы отчасти перекрыть чувство своей ненужности, которое рождали во мне его отношения с Мизией.
Она как-то зашла ко мне в гости, в перерыве между съемками — у нее было меньше часа, — усталая, возбужденная и, как всегда, одолеваемая сотней мыслей одновременно. Но мои картины ей понравились: глаза у нее заблестели, она сказала:
— У тебя талант. Иди вперед, не останавливайся. Когда я закончу с фильмом, мы покажем твои работы нужным людям. Устроим выставку.
Через две минуты ее уже не было; из окна я видел, как она села на видавший виды мопед своего брата и, подскакивая на брусчатой мостовой, умчалась по проспекту.
Всякий раз, когда я заканчивал очередную картину и отступал на пару шагов посмотреть, что получилось, я казался себе уже не таким никчемным, как раньше. Я надеялся, что Мизия это заметит и изменит свое мнение обо мне; надеялся, что рано или поздно она увидит во мне не просто друга, а что-то более интересное и сложное.
