Мизия сделала вид, что просыпается, потянулась и выбралась из-под камчатной гардины, потом встала, совершенно голая, и прошлась по гостиной с такой же, если не большей легкостью, чем раньше, когда сбросила одежду. Я смотрел на ее спину, ягодицы, красивые линии ног, и мне хотелось заорать, прервать сцену, побежать за ней и закутать в гардину, скрыть ее наготу от масляных взглядов Сеттимио Арки и его приятеля, помощника оператора, от беспощадного взгляда Марко, который с камерой в руках следовал за ней по пятам. Но я так и простоял со своей лампой на прищепке до конца эпизода; я смотрел, как Мизия подходит к моей троюродной сестре, берет свои вещи и одевается, неожиданно стыдливо, словно обнажилась только сейчас.
Потом она смеялась, и, если приглядеться, было заметно, что она покраснела и, похоже, сама удивлена своим поступком, но сразу становилось ясно, с каким упоением она поддавалась неведомой силе, уносившей ее под стрекотание пленки в камере, таинственной магии навечно запечатленных форм, движений, света.
Например:
На восьмой день мы снимали сцену, где Мизия забирается на подоконник и вылезает из окна на карниз. Марко хотел сначала установить камеру в комнате как можно ближе к полу, а потом, когда Мизия перегнется через подоконник, снять ее из соседнего окна. Затем мы должны были спуститься на первый и уже там, где падать некуда, отснять сцену с карнизом. Мы покончили с первыми кадрами и переместились к окну, снимать, как Мизия высовывается наружу. Но когда все было готово и Марко сказал: «Начали», Мизия влезла на подоконник и, не останавливаясь, спустилась на карниз пятого этажа.
Мы стояли вокруг Марко, высунувшегося с камерой из другого окна; остолбенев, не веря своим глазам, мы смотрели, как Мизия перелезает через подоконник и спускает свои длинные босые ноги на карниз. Я слышал, как Сеттимио Арки сказал вполголоса: «Твою ж мать», как Марко велел помощнику оператора: «Держи фокус». Потом все затаили дыхание: стояла гробовая тишина, пустая, как пустота, что была под нами.
Мизия двигалась боком, мелкими шажками, точно и плавно, как акробат, на высоте пяти этажей от заасфальтированного дворика, куда могла упасть в любой момент, стоило лишь неудачно поставить ногу. Я дотронулся до руки Марко, хотел сказать, чтобы он прекратил это, но он яростно отмахнулся левой рукой. Сеттимио оттащил меня за рубашку, бросил на меня безжалостный взгляд заговорщика. Марко не отрывался от видоискателя: он настолько погрузился в фильм и непрерывное состязание с Мизией, что, наверно, продолжал бы снимать, даже если бы она сорвалась и рухнула на асфальт.
