— А-а, — сказал, — вот и ты.
И голос его отозвался в ней раскатистым эхом — небось, так колокольный звон отзывается в молитвенно настроенном человеке.
Она сняла пальто, поправила волосы:
— Так спешила, так спешила!.. Чего торопилась-то, дура! Словно на пожар.
Не в силах больше сдерживаться, шагнула к нему, вставшему возле печи, обняла без смущения, как жена.
— Соскучилась.
— Ишь ты, — он не ожидал такого порыва от нее, даже смутился немного.
Что с нею случилось? Обнимала и целовала, пылая.
— Вот всю дорогу думала о тебе. С ума ты у меня не идешь. Как до сих пор жила? Не жила — существовала.
— Я тебе ужин приготовил.
— Ничего не хочу — ни ужина, ни хлопот этих постылых о корове да курах, хочу к тебе.
— То есть вот так сразу, да? — уточнил он с коротким смехом.
Ответом было страстное содрогание ее тела и шепот горячечный ему в ухо:
— Хочу к тебе.
Раздевались торопливо, помогая друг другу, не легли — упали, словно в азартном поединке сошлись — кто кого одолеет, кто кого поборет, победит.
— С ума сошли, — говорила потом Ольга, отдыхая. — Разве можно так долго!.. У меня сердце останавливалось, ей-богу.
— И у меня. Что ж, красивая смерть.
— Ох, с огнем играем.
— В том было ощущение полета, — возразил он. — Может, для того и живем.
— И почему я совсем не стыжусь тебя? Ну, нисколько! Наверно, это плохо, да?
— Самое время — решать нравственные проблемы, — проворчал он. — Хорошо ли, плохо ли, стыжусь, не стыжусь. То дело не разума, а высших сил! Можно сказать, космических! Нет случайности в том, что мы с тобой встретились: на то была воля богов. Коли что-то не так — то их вина, а не наша.
— Снега кругом, и небо ночное над нами, а мы словно посредине мира, совершенно раздетые, как Адам и Ева. И звезды вокруг, так, да?
— Звезды рождаются на земле, — сказал он, размышляя о чем-то.
— Думаешь, и наша взошла уже?
— Взойдет, — отвечал он уверенно и огладил ее, лежавшую на спине, все ее тело — от двух больших холмов, которые он называл восхитительными, к животу и широкому развалу чресел. — Какая ты все-таки роскошная женщина!
11
Уж поздно вечером встали — надо было управиться по хозяйству. Опять растопили печку, корову доили вдвоем.
— Да не бойся, не оторвутся, — говорила Ольга, хохоча. — Ты вот так, крепче, сильней. Мужик ты или не мужик? Ой, руки обломать тебе надо, как ты это делаешь.
Потом, когда процеживала молоко в кринку, Соломатин сел рядом, сказал в задумчивости:
— Словно в запредельный мир попал. В другое тысячелетье. Все время вокруг необыкновенные звуки: вот шорох парного молока, скрип половиц, шум самовара, а то было — шелест соломы под ногами у коровы, шорох кур на нашести.
