— Ой, здравствуйте, Арсений Петрович!
Эта мгновенная перемена в матери была поразительна. Они что, уже знакомы? С каких пор? И как это прошло мимо внимания Раиски? Ей даже показалось, что мать не просто оперлась на подоконник, а сделала это картинно, кокетливо. Что-то в ней такое проснулось… Ишь ты!
— Здравствуйте, Галина Дмитриевна, — отвечал он весьма любезно, гораздо любезней, если сравнить, как он разговаривал с Раиской.
— А я думала, вы не придете, — продолжала мать, совершенно позабыв о стоящей рядом дочери. — Уж собиралась нести сама. Авось, думаю, отыщу его в Яменнике, лесок невелик.
Он что-то ответил ей.
— Да мне труда не составит, — говорила мать. — Я на ногу легкая. Тут и всего-то с километр.
Оказывается, они уже когда-то разговаривали и условились, что для новоявленного помещика будут приготовлены и сметана, и творог… Но не это поразило Раиску и возмутило, а то, что мать столь легкомысленно готова сама идти… в Яменник!
— Дочка, ну-ка принеси из сеней банку со сметаной и миску с творогом. Я там поставила в холодке.
Раиска, недовольно фыркнув, отправилась в сени, а мать живенько скинула домашний старенький халат и надела платье понаряднее.
— Это еще зачем? — опять фыркнула Раиска, выходя из сеней. — Или праздник нынче?
— Ну как же, чужой человек, — шепотом объяснила мать. — Неудобно.
Она не в окно подала молоко да сметану, а проворно вышла с этим на улицу. Было слышно Раиске, как она там говорила:
— Вот, пожалуйста, Арсений Петрович, все свежее, сегодняшнее. Не хотите ли луку с грядки, редиски или яичек прямо из гнезда? Раиска! — крикнула она. — Сбегай-ка в огород, нарви луку перьевого да редису, который покрупнее, надергай.
Раиска не отозвалась, будто не слышала — смотрела в щель между занавесками: этот самый Арсений Петрович, одетый в рубашку с отложным воротничком — «Чистоплюй! Профессор кислых щей!» — принял и банку, и миску, принял бережно. И неспешно, аккуратно уложил их в цветную авоську, которую Раиска тотчас возненавидела, потому что на ней изображена была хорошенькая женская головка. И плечики открытые там были, и туго распираемый лифчик.
— Не зябнете по ночам? — спрашивала мать. — Небось, туман там стоит, холодно? Жену надо было с собой прихватить… для тепла.
— Моя хатка с двойной крышей, Галина Дмитриевна, а спальный мешок на гагачьем пуху, — отвечал дачник.
«Хвастун», — подумала Раиска и тотчас сказала вслух, в открытое окно:
— Хвастун!
— В нем и в зимние морозы спать тепло, даже в сугробе, — невозмутимо продолжал он, словно и не слышал пренебрежительного замечания из окна. — Я в него не залезаю, сплю поверх, а то жарко. Ночи стоят теплые. Правда, у меня там по утрам и вечерам туманец поднимается, бывает и прохладно.
