Эту каждодневную и обычную для себя Операцию Таракан проделал ловко и вдохновенно, так что темная горка табака с крупой почти мгновенно перекочевала в бумажную трубочку. Наконец он сдул с ладони оставшуюся пыль.
— Птичкам! Они ведь тоже кяйфовать хочат. — Таракан улыбнулся самозабвенно, вскрывая при этом корявые корни сгнивших зубов.
Расул наклонился и забрал у него из рук готовую папиросу.
— Дай посмотрю!
С серьезным видом он ее осмотрел, понюхал и равнодушно вернул. Неотрывно следивший за ним Таракан почти выхватил папиросу и тут же засунул в рот.
— Подвзрывать?
Расул осмотрелся и увидел молодого солдата, который, хоть и лежал за бугром, там, где ему приказали, повернул голову и напряженно следил за товарищами.
— Туда смотри! — гаркнул Расул, указывая на гребень, ведущий к соседней вершине.
Бабаев отвернулся и прижал к груди автомат.
— Взрывай! — скомандовал Расул Таракану.
— Поджигай, — добавил сержант.
Таракан поправил во рту длинный ствол папиросы и поднес к нему на спичке огонь. Шумно втянул в себя дым и зажмурился. Передал папиросу Расулу, который тоже затянулся, закашлялся и передал косяк дальше — сержанту.
Семенов знал, что самое главное в таком деле — настрой. Надо сообщить себе неторопливый и последовательный ход ласкающих мыслей, а там они сами унесут тебя в такие сокровенные дали, куда обыкновенному смертному путь навеки закрыт.
Прежде чем откинуться на спину, он осмотрел еще раз вечернее небо и каменистые кручи, над которыми разносилась огненная стихия заката. Потом обратился взглядом вниз по песчаному склону, где в слабой фиолетовой дымке, застелившей лощину, виднелся дугообразный строй шести смертоносных машин.
«Сегодня стрелять не будут, нам всю ночь здесь торчать», — подумал Семенов и понял, что ход тех ласкающих мыслей безвозвратно нарушен.
Он достал из своей истертой пачки мятую сигарету и закурил, снова и снова осматривая лощину и помрачневшее небо, почерневшие скалистые кручи, распустившие глубокие щели морщин, будто изможденные старцы, — и ему показалось, что он вновь слышит ту далекую, непонятную музыку мирной жизни дехкан.
Семенову захотелось зарисовать это все на бумаге, что он делал не раз во время бесконечных стоянок. Но полевая сумка осталась в кабине, — теперь командует расчетом этот олух Прохнин. Вот он-то служака. Ему прикажи только- и он будет стрелять по кому угодно и даже не задумается над тем, что посылает стокилограммовые железяки с тротилом на головы беззащитных стариков, женщин, детей... Но при чем здесь Прохнин? Небо и горы!.. Да, зарисовать это все — как бы сейчас здорово вышло! Семенов откинулся на песок и закрыл устало глаза.
