— Короче! — отрезал сержант.
— Это надо так делать. — Таракан достал из кармана спичечный коробок. — У-ун-ски... — пробурчал Иса что-то на своем языке; взял щепку двумя пальцами левой руки, а правой вытащил спичку. — Поджигаешь так, нагреваешь... И дышать надо, дышать!
— Щепку нагревать — и дышать этим дымом, так, что ли?
— Да! Так, так!
— Ну тогда поджигай, поехали...
Расул улыбнулся.
— Что, не видишь? Тащится он... По мозгам ему, чтобы лучше соображал!
— Не! — вскричал Таракан. — Так нельзя! Так не будет хватать на троих! Кяйфа не будет хватать! У афганцев много кяйфа — они так делают... Нам не так надо!
— Что ты нам мозги долбишь! — Расул замахнулся. — Тебе сказали, короче!
— Таракан, ты точно — обкуренный, что ли?! — вмешался сержант.
— Я не курил, — застонал Таракан. — Совсем мало курил...
— Вот и завязывай, ты ведь хотел завязать... Дай сюда, я ее выброшу; ну давай, давай!
— Он ее все равно найдет, — ухмыльнулся Расул. — Из-под земли выкопает.
Таракан испуганно прижал к животу кулак, в котором была драгоценная щепка, и умоляюще смотрел то на сержанта, то на Расула.
— Последний раз... последний раз, клянусь! Завтра завязывать буду...
— Доживи до завтра, — вставил Расул. — Ну, короче: что надо делать?
— Сигарета забивать надо. — Таракан все не отпускал свой кулак и опасливо поглядывал на товарищей.
— Как план, что ли?
— Да, да! Как план... Крупалить надо, табаком смешивать... У-у, это такой кяйф, балдеть будете.
— Кяйф-кяйф!.. — передразнил Таракана Расул. — Ну какого сидишь! Сигарета есть? Забивай!
Таракан разжал потный кулак, осторожно взял щепку и стиснул ее между худыми коленями. Приподнялся и достал из кармана сплющенную, влажную пачку «Донских». Сержант посмотрел на Расула.
— Ты что, тоже будешь курить? Ты же не куришь...
— Я посмотрю.
Семенов откинулся на остывший песок, подсунув под голову руки. Он обратился к потемневшему небу и подумал о том, как проведет остаток этого дня и ночь. Сейчас опустится за ним та звонкая цепь и повлечет его за собой — в ароматный и пестрый мир, душа окунется в тихое прозрачное озеро, где не будет ни грязи, ни вшей, ни ругани; ни этих потных усталых лиц его несчастных товарищей, напуганных и обманутых, как и он сам, не ведающих, что они делают и что будет завтра, куда канет Скворец вслед за объяснительной и зинданом, которого, Семенов предчувствовал, ему уже не миновать.
Объяснительная, Скворец и зиндан — все это будет потом, на рассвете. А пока — сладкие мысли потянутся одна за другой, вплетаясь в пеструю канитель и увлекая его за собою. Да, он будет ходить по этой земле, двигаться по песку в разбитых солдатских ботинках и делать там что-то, но думать совсем о другом: об одной лишь Марине, и видеть ее лицо, а душа — она понесется по площади и затеряется вместе с Маринкой в звенящем хаосе дождевых струй.
