4
Автобус отходит от остановки‚ натужно взрёвывая‚ и Лёва Блюм пробуждается от дремоты. Солнце уже высоко. Покупателей нет. Улица пуста. Прохожие‚ должно быть‚ предпочитают иные маршруты. У Лёвы редкое ощущение‚ будто хорошо выспался: сердце неощутимо‚ ноги легки‚ голова ясная‚ и это непривычно до беспокойства. Лёва оглядывает дом напротив‚ знакомый до последнего подтёка на камне. Видит Броню за окном‚ известную до крайней складочки за ухом. На балконе прыгает неугомонный Алон‚ получивший от матери очередную порцию упования‚ подкидывает кверху стеклянные шарики. Шарики со звоном стукаются о стекло‚ но если оно разобьется‚ Сасон не придет жаловаться и не потребует возмещения убытков. Геронтолог Сасон склонился в тень смерти‚ не успев распознать собственную старость‚ и Лёва усмотрел в том подарок Небес‚ а кто-то‚ быть может‚ усмотрит наказание. Лёва с недоверием наблюдал за Сасоном и услугами его не воспользовался. Старость продлевает Лёве лавочка. Старость продлевают однообразные обязанности‚ которые гонят затемно из постели‚ когда ноет сердце‚ кружится голова‚ непослушные ноги нащупывают по привычке разношенные тапочки. Что Лёве известно? Не так уж и много‚ но одно он знает наверняка: "Если бы Всевышний воздавал по заслугам‚ люди давно бы утратили право на жизнь". Так почему Сасон уходит молодым‚ а Лёва всё еще дремлет на стуле? Неприметный Лёва Блюм из невидного польского городка‚ где вельможный князь Сапега скакал по окрестным лесам в погоне за оленями‚ где на Плацовой улице встала красавица-синагога‚ а Лёвины деды – "шейне иден" – удобрили своими костями обширное еврейское кладбище. Лёва не пророк и не сын пророка. Пророчество дается тому‚ кто счастлив и покоен‚ – но где они‚ эти люди? Этих людей нет поблизости‚ и некому разъяснить Лёве‚ отчего выделен он и спасен‚ один он из того городка‚ чем расплатиться ему за продленную жизнь. Не лавочка же – его плата. Не старуха-бродяжка‚ что кормится у него по утрам. Не книга‚ в которую он записывает должников. Мордехай Шимони‚ его конкурент‚ тоже не требует долги до конца месяца‚ но за Шимони никто не гонялся с собаками‚ не явлен ему силуэт – ангелом-охранителем‚ крик-предостережение не звучал для него в морозном ознобе ужаса. Так чем же расплатиться за подарок? "Давид"‚ – прикидывает Лёва на ясную голову. Давид Мендл Борух.
Лёва встает со стула‚ запирает лавочку‚ решительно шагает через дорогу. Броня видит‚ как подходит автобус‚ и Лёва без труда восходит по его ступеням. Он давно уже никуда не отправлялся‚ а потому не знает‚ сколько стоит билет. Лёва садится у окна и едет в город. А точнее‚ через город. Автобус кружит в переплетениях домов‚ улицы являют себя‚ улицы в лицах‚ где пейсы треплются на ветру и звучит язык‚ сберегаемый от забвения‚ где обитают седобородые старцы с осанкой патриархов – реб Меир‚ реб Алтер‚ реб Хаскеле‚ неистовые юноши с глазами мудрецов – Зерахи и Гершоны‚ Азриэли и Аврумы‚ где вечно озабоченные‚ ремеслом добывающие пропитание Мойше дер бондар‚ Симхе дер шойхет‚ Берл дер шустер‚ их дети в неисчисляемом множестве‚ их жены в платьях до пят‚ с косынками на бритых головах‚ с разношенными от родов телами. Когда кажется‚ что автобус заплутал в ином веке и не выберется уже оттуда – кому на радость‚ а кому в огорчение‚ возникает центр города. Остановка. Затор у светофора. Лёва видит из окна автобуса‚ как шагает по тротуару Нюма Трахтенберг‚ который обходит стороной его лавочку‚ даже хлеб не покупает у него‚ даже газету‚ и Блюму это не нравится. Нюма останавливается возле банка‚ на стене которого разместилось заманчивое сооружение. Суёт карточку в прорезь‚ набирает заветный номер‚ а оттуда‚ из щели‚ выползают непомятые шелестящие купюры. "Невозможно поверить‚ – восторгается Нюма. – Раз – и деньги. Я к этому не привык. Мы к этому не привыкли: платят‚ а могли бы не заплатить!" Так и кажется‚ что вслед за деньгами высунется рука: пожать и облобызать. Хочется облобызать руку‚ а некому.
