— Нет, но в «Королевской гвардии» двести пятьдесят бойцов.
— Так как, ты думаешь, они набрали столько людей? Опаздывая каждый раз на стрелку?
— Эй! — вдруг произнес Куч.
— В чем дело?
— Ш-ш-ш…
По улице шла женщина, и ее большая грудь колыхалась в такт ее шагам. Ее черные волосы были собраны в тугой пучок сзади, у основания шеи. Она не смотрела ни направо, ни налево. Шла бесцельно, почти как слепая; миновав стоящих в открытом кафе парней, она повернула за угол и скрылась из вида.
— Ты видел, кто это была? — шепотом спросил Куч.
— Эта леди?
— Да, — кивнул Куч. — Мать Альфи.
— Что? — Зип быстро зашел за угол и оглядел авеню, но женщина уже ушла.
— Мать Альфредо Гомеса, — уточнил Куч. — Слышь, приятель, а она торопилась! Зип, как думаешь, он ей сказал?
— На что мне знать, сказал он ей или нет?
— Я что имею в виду… словно его старуха… ну, как если бы он сказал ей…
— Так он и сказал ей. И чем это ему поможет?
— Ты же знаешь, какие эти женщины. Она, может, разволновалась. Она может…
— Хватит пачкать свои штаны, ладно? У тебя нет ничего, кроме крошечных мозгов, ты это знаешь? Ты прямо как мой старик. Он говорит как сенатор. Все по кругу, все одно и то же. Всегда болтает про Пуэрто-Рико. А кого волнует этот чертов остров? Я родился здесь, в этом городе. Я настоящий американец. А он всегда талдычит мне, какой якобы большой шишкой он был в Сан-Хуане. А ты знаешь, чем он там на самом деле занимался? Я выяснил это у своих дядек. Так знаешь, что он там делал?
— Что?
— Велосипеды ремонтировал. Вот такая вот шишка. Большой болтун, и все. С крошечными мозгами.
— У меня хватает мозгов…
— Точно. Хватает. Только увидел, что мать Альфи вышла прогуляться, тут же затрясся мелкой дрожью. Ты уже знаешь, кем собираешься стать, когда вырастешь?
— Нет. А что?
— Ты будешь парнем, который ремонтирует велосипеды.
— Эй, хватит…
— Или парнем, который чистит ботинки.
— Да я за всю свою жизнь ни пары не почистил! — гордо заявил Куч. — Я не чищу даже собственные ботинки!
— Вот потому и выглядишь всегда неряхой, — констатировал Зип и вдруг резко обернулся. Кто-то приближался.
Из-за угла вышел моряк. Это был высокий светловолосый мужчина — ну, еще не совсем мужчина, но уже не мальчик. Возможно, года двадцать два от роду, и он достиг той таинственной границы, которая отделяет мальчика от мужчины, он перенес через нее одну ногу, так что невозможно было с уверенностью думать о нем как о мальчике, но и рановато было с определенностью судить о нем как о мужчине. Мужчина или мальчик, он был в стельку пьян в тот момент, когда обычной для моряков покачивающейся походкой, в которой безошибочно угадывалась и пьяная неуверенность, шествовал по улице. Его белая шапочка ненадежно сдвинута на самый затылок, его белая форма была настолько безукоризненно чистой, что от нее отражалось яркое утреннее солнце. Он остановился на углу, взглянул на вывеску кафе, что-то пробормотал, яростно помотал головой и продолжил свой путь.
