Резко тормознула посреди улицы, взглянула испуганно:
– Ты поп?..
– Священник.
– Чудо чудное... Сколько езжу, а попа везу в первый раз.
– Поехали, – сказал. – Поезд у меня.
– Подождет твой поезд.
Оглядела его, будто впервые, изумленно покачала головой:
– А не врешь?
– Не вру.
– И документ у тебя есть?
– Мой документ, – улыбнулся, – справка о налогах. По статье девятнадцатой, как с кустаря.
Но Аня улыбаться не стала.
– Говори, исповедуешь?
– Исповедую.
– И правду говорят?
– Правду.
– Всю-всю? – не поверила.
– Должно быть.
– Да кто ты такой? – закричала в голос. – Чем ты от других отличаешься, чтобы я душу перед тобой выворачивала? Мужик и мужик.
– Я священник, – сказал твердо. – На мне благодать.
– Чего на тебе?
– Благодать.
Аня подумала, сказала тихо:
– Не... Всю правду – я бы не смогла.
И замолкли оба. Задумались. С тем и приехали на вокзал.
4
– Девка, – сказал, расплатившись, и похмыкал стесненно, – просьба у меня...
– Ну?
– Можно переобуюсь? Ноги горят, сил моих нет...
– Валяй.
Стянул сапоги, блаженно пошевелил пальцами.
– Ноги, – сказал, – берегу. Без ног – пропадать. До церкви – девять верст. Взад-назад – восемнадцать. Иной день по два раза.
– А доехать?
– Не город. Не на чем.
– Это же надо... – протянула. – Ну и работка у тебя!
– Не жалуюсь.
Натянул сапоги на ноги.
– Что-то ты больно хороший... – разобиделась Аня. – У вас что, все такие?
– Не все, – ответил серьезно. – Да и у вас не одни ангелы.
– У нас... – захохотала. – У нас ангелами и не пахнет.
Подошел контролер с повязкой на рукаве, взглянул подозрительно.
– Чего стоишь?
– Деньги пошли менять, – с ходу соврала Аня.
Он не поверил:
– Если надо, я могу разменять. У меня есть.
– Русский язык понимаешь? Пошли уже.
Контролер буркнул матерно, отошел к другой машине.
– Проверяльщики, – сказала. – К коммунизму подходим, а от контролеров не продохнуть.
– Господи... – прошептал чудила. – Везде одинаково. На Рождество собрал я гармонистов, угостил перво-наперво, послал по деревне ходить, с гармонями. Песни сразу, пляски, веселье на улице... Старики, и те с печей слезли. Через час запретили сельсоветские. Не наше, говорят, веселье. Да где оно, ваше-то? Вам и не додуматься, и денег у вас на гармонистов нет. Деревня, как мертвая!
– А ты протестуй, дядя.
– Протестуй... Мы-то совсем беззаконные. Как чужие на родимой земле. Живешь и не знаешь, что завтра будет. То ли закроют, то ли в газете пропечатают, а то налогом еще обложат. – Поглядел исподлобья, признался через силу: – Я, девка, всякой власти боюсь. Почтальона, и то стороной обхожу.
