– Ладно уж... Твой-то от чего помер?
– Дак он у нас, – завопила старушка, – и был один на всю деревню! Голь перекатная... А тут, почитай, все хлещут. Что баба, что мужик. Что в праздник, что в будень. И белую, и красную, и самогон... – Почмокала вдруг пухлыми губками, сказала мечтательно: – Четверочку бы я опростала...
– Во, дает! – восхитился Леха. – Куда тебе...
– Я бедовая. Выпью, дак плясать пойду. Нонче, с глазами, всех перепляшу!
– Попроси, – предложил с надеждой. – Принесут с передачей.
– Эва... – отмахнулась. – Дочка у меня далёко. Семь рублей взад-назад прокатаешь. Не с руки.
Повозилась на скамейке, подмигнула глазом в зеленке, легонько подтолкнула локтем:
– Байку сказать?
– Ну?
– Баранки гну. Сказать аль обойдешься?
– Скажи.
– То-то.
И запела тягучим, не своим, голосом, складно, нараспев:
– Девки болтали – бабы слыхали, деды видали – отцам передали... Сотворил Господь Бог поначалу твердую водку. Сухарь-сухарем. Ели ее и хмелели. Жевали и песни пели. Кусали и веселились. Хрустели и матерились. Попробовали беззубые: не грызется, не крошится, не ломается. Они ее в воде мочили – крепость не та. Они ее в ступе толкли – вкус не тот. Они ее куском глотали – польза не та. И взмолились беззубые: Господи! Всем Ты добро делаешь, всех привечаешь, нас одних щедротами обошел. Сделай, Господи, чтоб она сама, поганая, в глотку проскакивала. Пожалел Бог беззубых и сотворил текучую водку. Льется она и пьется. Переливается – ни за что не цепляется. Ты и не подумал, а она уже булькает. Ты и не захочешь, а она уже там...
– Маманя, – сказал Леха дурным голосом. – Разбередила, маманя... Дай двушечку. Позвонить...
– Ёш твою маковку! – залилась старушка. – Разобрало... – Полезла в карман за монетой: – Станешь пить – поднеси.
– Поднесу, маманя!
Выхватил у нее монету – и опрометью к автомату. Хорошо – никого нет, а то бы не удержался, всех раскидал в запале. Набрал номер, вцепился в трубку, слушал редкие, басовитые гудки. Долго. Целую вечность. Желудок затягивало в тугой узел. Глаза набрякли влагой. Голову тянуло назад, затылком к спине. Ноги дрожали беспокойной щенячьей дрожью. Будто поднесли к самому его носу полный, до краев, стакан, а пить не давали.
3
Щелчок в трубке прозвучал, как избавление.
– Здорово, – сказал Леха независимо.
Молчание.
– Здорово, говорю.
– Чего надо?
– Навестила бы.
– Обойдешься.
– Клавдея, – пригрозил, – кто я тебе?
– Никто.
– Подумай, чего говоришь.
– Думала. Хватит.
– Приходи, – попросил. – Проведать...
