А дед все возил, возил непрестанно. Сколько годов прошло, сколько событий – все мимо него катилось, телегой пустой, гремящей на колдобинах. Колхоз у деда был слабый, вечно отстающий, председатели менялись постоянно, и кто мог, кто половчее – выправлял паспорт, удирал в город, насовсем. Появлялись в колхозе случайные руководящие товарищи, – налетом, наездом, – давали команды, проводили великие эксперименты с полной гарантией на успех: что сеять, да как, да где, да в какие сроки, и исчезали внезапно и насовсем, будто где-то дергали за веревочку, а взамен них появлялись новые товарищи, давали указания другие, прямо противоположные, с еще большей гарантией. Они приходили неизвестно откуда и уходили неизвестно куда, и вечными своими ошибками пытались доказать вечную свою непогрешимость.
А дед Никодимов все сидел себе на конюшне, да ходил за груженым возом, да молчал за компанию с лошадьми, а вечером приходил домой, ел помногу – и на печь. Дети внизу ковырялись, внуки шебуршились тараканами, а он храпел свирепо, сотрясал потолок. Огрубел дед за долгую жизнь, кора наросла слоями: сколько отдирать придется, пока до сердцевины доберешься. А может, и не доберешься совсем – одна кора. Его ножом режь, пилой пили, огнем пали: все без разницы.
13
Где-то рядом, в городе, жил родной брат деда, знаменитый Игнат Никодимов, гордость деревни, большой начальник по строительной части, но дед не интересовался братом, и городом тоже не интересовался. Случалось, возил туда грузы, брел по улицам рядом с телегой, ни на что не любопытствовал. Может, проносился мимо него в персональной машине знаменитый Никодимов, может, проходил неподалеку или в окно выглядывал: деду было начхать.
А потом город пришел к нему под окна. Стали ломать избы, переселять в большие дома. Собрали колхозников на последнее собрание, объявили торжественно, что они теперь городские жители, вольные люди. "С паспортом?" – недоверчиво поинтересовалось собрание. "С паспортом, товарищи, с паспортом". Аж гул прошел по комнате! Аж плакаты на стене заколыхались!
Хотели уже бежать по домам, складывать вещи, пока начальство не передумало, но встал один мужичок, дошлый, въедливый, скрипучий, спросил насчет инвентаря, коров, лошадей, прочего имущества. Будут ли его сразу делить промеж всех, или сначала продадут, а уж потом выдадут деньгами? Председательствующий очень удивился, он и не понял даже, чего это должны раздавать задаром государственное имущество? Дошлый мужичок в ответ напомнил, что имущество в колхозе не государственное, а кооперативное, – стало быть, общее, – что лично он при вступлении в колхоз в одна тысяча девятьсот тридцать первом году отдал корову, лошадь, весь инвентарь, что за эти годы их общим трудом и первоначальным вкладом хозяйство стало таким, какое оно теперь есть, и что по всем правилам надо имущество продать и разделить на всех. Председательствующий подумал, подумал, удивился пуще прежнего... и закрыл собрание.
