В семнадцать лет уместна ревность,
Безумный взгляд и пистолет.
Но к тридцати? — в такую древность
Как ревновать мне — в тридцать лет?
Мне так болезненно понятна
Лукавой юности пора,
Когда суждение — превратно,
Когда мучение — игра.
Любви признанья — без утайки,
Разлука — вешний холодок.
О нет, на всякие лужайки
Я эти больше не ходок.
Мне суждена иная сладость,
Ты, поздней юности юдоль,
Несвоевременная радость
И своевременная боль.
Клюкой стучащаяся старость,
Тоски синеющая сталь,
Любви слабеющая ярость,
Судьбы темнеющая даль.
Предтеча нежности — сближенье
В обмене мыслей и затей,
Где вдруг находишь отраженье
Своей усталости — в твоей.
Где, потайное разгружая,
Но повседневное тая,
Уже не думаешь — чужая!
Еще не говоришь — своя!
Так возникает постоянство,
Так неизбежность облекла
И нас, и комнаты убранство,
И свет свечей, и зеркала.
Но равновесие такое
Так неустойчиво, и нет
Душе взыскующей — покоя
Необольщаемых планет.
И слишком темный, человечий
Приходит, крадучись, украсть
Ту тишину, и гаснут свечи —
Приходит медленная страсть.
Твое неведомо мне, гостья,
Обличье — друга иль врага.
Мой ли могильщик на погосте
Уже отмерил три шага?
Иль ты приносишь мне отплату
За всю прошедшую беду, —
За весь широкий мир проклятый
Мне не обещанную мзду?
Не знаю, но иду, послушный,
Стезей, которая темна.
И страшный дар твой двоедушный,
Любовь, — я получу сполна!
