— Рухнула потому, что Герасим и Стенин умерли, а я заболел. Некому было работать. Опять же и подкулачники мешали.
— Много у вас подкулачников?
— Хватит на нашу долю. С одного бока подкулачники, с другого перегибщики. Налог неправильно начисляли, у меня нетель отняли. Одного перегибщика разоблачили, вредителем оказался, — из бывших белых офицеров.
— Иных под подозрение брали как бывших эсеров, — вставляет Гришин. — В пятом году, говорят, эсерами были.
Антон поднимает с подушки голову и горячо говорит:
— Ну, какие же мужики эсеры? Разве мужики разбирались в партиях? Шли за теми, кто обещал землю. Вот за большевиками бы пошли, да только большевики в пятом году до нашей округи не, добрались… Был какой-то ледащий меньшевичок Костя Ермолаев, сын ключевского помещика. В коляске прикатил. Как стал он толковать об отрезках да муниципализации, так мужики сразу его в три шеи, да на смех… Катись, говорят, к бабушкиной матери со своей хреновиной… Да! Меньшевикам в деревню и носа совать нельзя было.
Длинная речь утомила Антона. Он опустил голову на подушку и закрыл глаза. Гришин засуетился.
— Ну, я побегу! Посмотри-ка, Алексеич, вот еще стихи. Я ведь и стихи, случается, сочиняю… Помнишь, и в школе пробовал писать. Только плохо получается.
Он подал сложенный в четвертушку лист серой исписанной бумаги и пошел.
— Вечером приходи на собрание! — с дороги крикнул он.
Антон открыл глаза и откликнулся:
— Придет обязательно, — уж я беру поруку!
Я развернул переданный Гришиным лист бумаги и прочел начальные строки:
Сей день — есть май — всемирный праздник,
Несет трудящим интерес.
В ряды идем мы все — в колхозы,
Гигантским шагом марш в прогресс.
* * *
День ведренный. Осеннее солнце начинает клониться к горизонту, но в затишье гумен пригревает, как летом. По небу бродят кое-где облачка.
Эх, хорошо бы высохшей земле обильно напиться влаги, так нужна она для осеннего сева! Каждая капля — золотое зерно ржи. Но лучше, если дождик подождет дня два, пока не пройдет уборка, пока не закончат срочную молотьбу. И напряженно кипит в колхозе работа.
Антон охвачен общим настроением. Я чувствую его беспокойство. Вынужденное бездействие для него пытка.
— Не, побывать ли нам, Алекееич, на току? — спрашивает он. Жена его подкатывает к топчану оборудованный сыном деревянный стул на колесиках. Мы берем Антона на руки, как, маленького ребенка, и усаживаемв самодельную, немудрящую повозку. Я подталкиваю повозку сзади. Жедезные колеса тяжело скрипят. Извозчик, с которым я приехал, берется за рычажок, прикрепленный к передней оси, и мы осторожно шагаем по неукатанной дороге.
