– А правда, что на старом месте службы вы устроили в полку оранжерею и аквариум? – не умолкала девчонка. – Из-за этого вас профессором Паганелем стали называть?.. – И остановилась передохнуть.
Самсонов тупо слушал ее тарахтение и не включался в разговор. Но на него в упор смотрели очки в пластмассовой оправе, и он долго сосредоточивался, чтобы кивнуть и выдавить из себя: «Правда».
– А когда вы выздоровеете, дадите мне каких-нибудь семян, чтобы я посадила здесь свой огород или в вазонах что-то выросло? А? – И опять направила на Василия требовательные очки. – А то здесь… так скучно, – и вздохнула, отвернувшись.
Самсонов, устремив взгляд поверх белой шапочки медсестры, посмотрел вдаль, где мчалась боевая машина пехоты, поднимая за собой стену пыли. Она быстро приближалась к госпиталю.
Василий наклонил голову, снял с юного лица очки и впервые с интересом посмотрел в безоружные близорукие глаза.
– Я вам обязательно привезу семян, – сказал он и снова поднял голову, глядя поверх белой шапочки на затормозившую БМП. С борта машины спрыгнул на землю коренастый офицер, снял шлемофон и сверкнул на солнце потной лысиной.
– Я и не думал, что семена кому-то понадобятся, – продолжал медленно говорить Самсонов поверх обескураженной сестры.
Он все еще держал в руке чужие очки и завороженно смотрел на приближающегося майора Ползикова в нимбе сияющей лысины. Матвеич нес ворох подарков от полка и широкую улыбку на сером от пыли лице. И Самсонов вдруг почувствовал, что дырка в его груди заросла.
Полки стонали от поноса.
– Засранцы! – ревел на совещании генерал. – Батальон с дизентерией в госпиталь уложили!..
Командир и замполит самого больного полка, поднятые с кресел начальником, наливались соком позора. Повинные их головы румянились от жары и стыда, и пот сверкал в их жидких волосах.
– Шо, трудно было организовать бачки с кипяченой водой и мыло с пантацитом?! – кричал генерал, расстреливая с трибуны вопросами командира и замполита полка.
Снаряды его фраз разбивались о лбы стоящих посреди клубного зала офицеров. В их горячие затылки сыпалась картечь взглядов всех присутствующих. Сотня человек – от лейтенанта до полковника – с привычным напряжением следила за генеральским разносом.
За стенами солдатского клуба на пыльной голой земле сидел сдуревший от жары июль. По палаткам безмолвно бродила дизентерия, хватая бойцов за истончившиеся кишки и высасывая из них кровь. Мухи радостно пели и путались в ее грязных волосах. Хилый саженец-госпиталь только-только начал пускать побеги инфекционных отделений. Падая от усталости, медики дезинфицировали все, что могли. Но могли они немного. После санитарных рейдов оставались туалеты, залитые дезраствором, губительным для всякой летающей мелкоты природы. Засыпанные хлоркой сортиры и мертвая мошкара обозначали мужественный путь медиков. Однако на смену погибшим мухам с бесчисленных помоек слетались новые стаи, и дизентерия хохотала гнилым ртом в спину усталым санитарам.
