Все трое тревожно обернулись.
Правил телегой плешивый дедок в меховой душегрейке. Рядом на каких-то мешках сидела женщина, совсем недавно, как определил Илья, гулявшая в девках, а чуть ближе к задку пристроился малец лет десяти. Каждый испуганно обшаривал Илью глазами, отыскивая оружие.
— Да не бойтесь, не обижу, — попытался успокоить их Илья, подходя ближе.
Дедок натянул вожжи, принуждая кобылу остановиться, и сошел на дорогу, обнаружив свой невеликий рост.
— И тебе по добру, — глухо отозвался он, с недоверием вглядываясь в лицо Ильи и неловко извлекая из тележного передка старый кнут, пытаясь сделать вид, что это вовсе без умысла.
Илья улыбнулся:
— Не надо, дедушка, не потребен тебе будет кнут. Разве с кобылы своей слепня снять на ходу.
— Мой кнут, сам разберусь, чего с ним делать, — отозвался дед, смелея и пряча кнут за спиной. Женщина, решив, что бояться путника не стоит, засмеялась, показывая на него:
— Ты, молодец, впотьмах, что ли, одевался? Рубаха-то на тебе навыворот.
Вторя ей, загоготал и малец. Илья спохватился, скинул мешок и принялся переодеваться, объясняя:
— Да это я лешего огорчил сдуру. Он меня и покружил по лесу.
— И долго ли кружил? — спросил дед, засовывая кнут на прежнее место.
— Недолго, полдюжины лучин не прогорели бы, — ответил Илья, оправляя на себе рубаху.
Дед покачал головой:
— Свезло тебе, удалец. Прошлой осенью у моего брата лесовик невестку заморочил. Через три дня только еле живая в Вершках вышла. Теперь в лес не суется. Ну да хватит об этом, — оборвал он сам себя, оглядывая лес, — не то неровен час…
— Садись рядком, что ли, чего лапти-то зря топтать, — сказала женщина.
— Спаси боги, — кратко ответствовал Илья, потрепав привязанную лошадь и пристраиваясь на задке.
— Ты откель да кто таков будешь? — уже деловито спросил дед, залезая обратно на передок и трогая.
Илья, качнувшись в лад закряхтевшей телеге, назвался.
— Нездешний, значит, — заключил дед.
Деда звали Самоха, женщину Любой, пацан приходился Самохе внуком, Люба была невесткой Самохи, потому как приходилась женой его младшему сыну. Возвращались они домой, в село Белое, а ездили на ярмарку, да не одни: был с ними мужик из их же села, старший брат Любиного мужа, сын Самохи и отец пацана по имени Юрок. У Ильи голова пошла кругом от этих родственных нитей, но он все же уразумел, что мужик этот занедужил, еще когда ехали на ярмарку, и его пришлось оставить у тамошних добрых людей, к тому же приходившихся Самохе какими-то родичами. Так ездоки до ярмарки остались без призору — крепкого мужского слова да дела — и возвращались до дому одни, на свой страх и риск.
