— Как это не осмелишься? — возмутилась Лидия. — Для чего тогда врачи? Разве можно выносить больного ребенка на улицу в такую погоду?
— Да, наверно, ничего опасного, обычная простуда, — малодушно возражала я. — А детям при простуде все равно лекарств не выписывают.
— Слушай, — сказала Лидия, которую вдруг осенила новая идея, — давай измерим ей температуру!
Я изумленно уставилась на нее, потому что у меня такого и в мыслях не было. Теперь мне даже трудно в это поверить, ведь в последующие месяцы термометр стал для меня столь же необходим, как нож или вилка. Однако, отдавая себе должное, скажу, что я сразу оценила гениальность совета Лидии и воспользовалась бы им тут же, будь у меня градусник. У Лидии его тоже не было, а все аптеки уже закрылись, пришлось добираться до той, что работала и ночью, но когда я, приобретя термометр, вернулась домой, Октавия заснула и мне было жалко ее будить. Я измерила ей температуру только утром, и она оказалась высокой — не слишком страшной для ребенка, однако достаточной, чтобы позвонить врачу. К моему удивлению, секретарша нисколько не возмутилась, когда я спросила, не может ли врач прийти к нам, а, наоборот, нашла мою просьбу вполне законной, хотя я уже приготовилась выслушать нотацию по поводу моих непомерных требований и лени.
Доктор пришел утром, довольно поздно, осмотрел Октавию, пощупал ее пульс, измерил температуру и сказал, что ничего серьезного у нее нет, можно сказать, здорова, но потом спросил, не буду ли я возражать, если он ее послушает, и я подняла ей кофточку. Он приложил стетоскоп к ее толстенькому бочку, и Октавия заулыбалась и заерзала от удовольствия. Доктор слушал ее очень долго, а я, начавшая сомневаться, не зря ли его побеспокоила, хотя это уже не имело значения, наблюдала за ними обоими, рассеянно размышляя, как мила Октавия и что ее кофточку не мешало бы простирнуть. Знай я, что меня ждет, я наслаждалась бы этим моментом куда больше! Точнее сказать, я и так им наслаждалась, только эти счастливые минуты были последними. Когда врач кончил слушать Октавию, он поднялся, глубоко вздохнул и произнес:
— Ну что ж, по-моему, поводов для сильных волнений нет.
— Да? — отозвалась я, уже близкая к обмороку, так как видела, что он сказал не все и вообще говорит не то, что думает.
— Тем не менее, — продолжал он, — вероятно, мне следует направить девочку в больницу.
— Вот как! — сказала я.
Теперь уже я не решалась задавать вопросы, боясь услышать о чем-нибудь страшном, вроде двусторонней пневмонии, о более опасном я и не помышляла, и это, наверно, доказывает, что никому, даже мне, не дано от природы сразу улавливать всю серьезность дурных новостей.
