История его ухаживания не была из разряда веселых. Инез защищали и охраняли так, словно она была какой-то редкой драгоценностью. Ее отец, кстати, так и считал. Как, должно быть, он был горд, когда предложил руку единственной дочери сыну лучшего друга. Инез не нравился этот союз, но она приняла его, как приняла и диктат обычая, согласно которому девушка из хорошей семьи не вольна выбирать себе мужа. Честь требовала, чтобы дочь почитала желания своих родителей, так что она решила стать выбранному для нее жениху хорошей и послушной женой, надеясь, что любовь, может быть, придет позже, как это иногда случается в браках по расчету.
И тут она встретила его.
Она знала, что нельзя заглядываться на молодого англичанина, и бросила на него всего лишь мимолетный взгляд, зная, что и сердца, и репутации разбивались и от меньшего. Потом был еще один взгляд, и еще, и еще. Их встречи, а они не могли не встречаться, были короткими и тайными, и после каждой Инез плакала, потому что была невероятно чиста. Никогда мужские руки не касались ее, не обнимали ее за талию, а она позволила мужчине не только любить себя (в самом невинном смысле этого слова), но и страстно отвечала на его поцелуи. Потом вдруг наступил момент, когда поцелуев стало недостаточно. Для молодой Инез позволить себе более интимные отношения стало, наверное, большим потрясением, но она была сильно влюблена и рискнула подвергнуться гневу и изгнанию, которые стали неизбежными в ее судьбе.
Отец обозвал ее беспутной, грешной девкой, но все же пришел на поспешно организованную свадьбу, а его полуприкрытые глаза подозрительно блестели — словно от слез.
Анита не знала, что удерживало Инез от возвращения к отцу — стыд или его запрет. Однажды любопытство подвигло Аниту спросить мать об этом, но никакого ответа она не получила. Вместо этого ей было велено продолжать учить гаммы.
Она помнила, как взбиралась на старый табурет у фортепиано, помнила и ощущение холодных клавиш под пальцами. Вскоре мысли вытеснялись мучительно подбираемыми нотами. Даже тогда, мучая музыку, Анита любила ее. Может быть, когда-нибудь она и вернется к занятиям. Но было потеряно слишком много времени, чтобы наверстать даже выученное когда-то; да и в любом случае у нее уже не было прежних амбиций и стремлений. Но музыка еще может стать ее профессией — скажем, если, она решит работать преподавателем.
Потом Анита уснула. Наверное, она очень устала, потому что проспала все время, отведенное для сиесты, и прихватила еще несколько вечерних часов. Когда Анита наконец открыла ставни, небо уже не полнилось желтым сиянием, излучая мягкий, угасающий свет, а горизонт был окрашен в цвета заката. Анита почувствовала себя не просто отдохнувшей, но прямо-таки родившейся заново.
