Рука Эдварда уже лежала на ручке двери, когда Анита окликнула его:
— Эдвард, мне двадцать два года.
— И что ты хочешь этим сказать?
— Я выросла. Я женщина.
— Я знаю, что ты женщина.
— Да? А я еще гадала. Мне даже хотелось показать тебе свое свидетельство о рождении.
Эдвард вернулся на середину комнаты. Кажется, он несколько оживился.
— А почему не показала?
— Потому что мне не удалось его найти.
Он слегка нахмурился:
— Разве оно не лежало вместе со страховыми полисами твоей матери и прочими документами?
— Нет. Если мне когда-нибудь понадобится свидетельство о рождении, то придется запрашивать копию.
— Но тебе же надо было его предъявить, когда ты оформляла перед отпуском паспорт.
— Нет. У меня уже есть паспорт. — Эдвард был явно озадачен, и Анита пояснила: — Когда мама заболела, мы решили, что ей нужен отдых. Мы собирались посетить Францию — мама хотела объехать долину Луары. Однако несмотря на то, что все было готово, мы так и не поехали.
— Очевидно, как я полагаю, все документы оформляла Инез? И ты никогда не видела своего свидетельства о рождении?
— Первый вопрос — да, второй — нет. Это так важно?
— Нет, конечно. — Он преувеличенно небрежно взмахнул рукой.
— Кажется, у меня появляется новая привычка — принимать разговоры близко к сердцу.
Когда он ушел, ей показалось, что стало сразу очень тихо. Анита закрыла ставни, сняла с себя одежду и поспешно улеглась между жесткими белыми простынями, которые пахли солнцем. В комнате чуть позже должно быть восхитительно прохладно, когда закрыты ставни. Помещение погрузилось в зеленый полумрак, но все еще было жарко. Анита вытерла испарину со лба тыльной стороной ладони. Ей все говорили в свое время, что, забросив музыку, она отказалась от важной части своей жизни. Но люди были не правы, потому что это случилось, когда уже не стало мамы. Что-то тугое и твердое в ее душе вдруг будто развязалось, оттаяло, и она смогла наконец заплакать. Не найдя платка, она вытирала слезы жесткой белой простыней, пахнущей солнцем. Эдвард не раз советовал ей выплакаться, Анита отвечала, что она не плакса, однако вчера ревела на плече незнакомого мужчины, а сегодня вот — в чужой постели.
Эдвард понимал ее… А он, интересно, скучает по ее маме? Нужно ли было проявлять к нему такую нежность? От этой мысли, приведшей ее в шок, она даже перестала плакать. Ее мать была красива, но Анита никогда не думала о ней, как о женщине, желанной для мужчин. Впрочем, дочери никогда об этом не думают. Да и мама никогда не проявляла интереса ни к кому из знакомых мужчин, кроме мужа, которого она потеряла через четыре месяца после свадьбы. Еще Анита подумала о том, что ее отец, должно быть, был человеком незаурядным, если смог вызвать в женщине такое постоянство и самоотверженность.
