Стона перестал сдерживаться. Он расслабил мышцы и позволил моче излиться. Он позволил ей свободно вытечь в брюки, и у него в паху возникло ощущение, пробудившее в нем чувство удовлетворенного желания.
* * *
В ту последнюю весну перед окончанием школы Тео ходил по коридорам с таким ощущением, будто едет в патрульной машине отца: казалось, он бесшумно катит на высокоэффективных шинах, его влечет вперед мощный двигатель полицейской машины-перехватчика, но на холостом ходу. В любой момент Тео может резко нажать на педаль и врубить полную. Окна патрульной машины подняты, полицейское радио треском отдается в мозгу, а у мальчишек, мимо которых он проезжает, всегда есть что спрятать, они сгибаются над чем-то, вроде бы бесцельно толкутся у запертых ларьков, но, увидев его, выпрямляются и идут дальше. Он уже слышал о них кое-что: «возможно, есть арт-история»,[29] «первое место в лакроссе»,[30] «тройная ходка» — и Тео понимал, что все это означает что-то совсем другое.
Они говорили о колледже, как о деле решенном. Они шагали по коридорам, демонстрируя университетские майки «Рутгерс», «Фэрли Дикинсон», «Провиденс-Колледж». «Ты уже решил?» «Ты уже поступила?» Ребята говорили о девчонках, которых встретят в университете, а девчонки — о ребятах. Но Тео к этому времени сделал несколько собственных открытий: о том, как хорошо иметь «Плимут-бельведер-392» и кое-какие деньги в кармане. О том, как это здорово — трахаться. О девчонках-хиппи.
Но на самом деле ему всегда нужна была только Коллин. Дверь его машины всегда была для нее открыта, Коллин не только этого заслуживала, она имела право на это рассчитывать. Она была именно такой девушкой: из хорошей семьи, с красивой прической, со вкусом одета. Не такая девица, с которой уезжаешь подальше, так, чтобы оставить позади пару городков, а дверь машины ей открываешь у какой-нибудь обочины, чтоб никто тебя с ней не увидел. Коллин такая, какую будешь горд домой к родителям привести. Он так и делал, и не один раз. «Неужели мне слышится звон свадебных колоколов?» — спросила мать Тео после ужина, когда Коллин в последний раз ела у них в доме.
Тео выдернул хрустящую банкноту в двадцать долларов из бумажника и протянул в окошечко кассы: «Два, пожалуйста». Увидел, что Коллин заметила двадцатку. Она всегда замечала. Он положил сдачу в бумажник, вытащил пятерку и снова положил обратно так, чтобы головы президентов оказались в одном ряду, и не спешил спрятать бумажник, держал в руке, тяжелый, набитый, из гладкой плотной кожи — солидная упаковка для внушительной пачки денег. Они с Коллин встали в очередь на вход в кинозал. Тео опустил бумажник в задний карман джинсов и прижал края билетов к губам, попытавшись сквозь них свистнуть; раздалось шипение и писк…
