— И. что, слюбилось? — удивлялась, дочь.
— Еще как слюбилось! — пропела на северный манер Аграфена Петровна. — Души в нем не чаяла!
Отец, Василий Терентьевич, был рыбаком и погиб года четыре назад во время путины. Неожиданно поднялся шторм, и его снесло за борт. Потом неделю с водолазами, искали, но так и не нашли. Бесследно исчез Василий Терентьевич. Теперь и могилки на заонежском кладбище нет, и в родительскую субботу даже прийти не к кому.
Тяжелые шаги оборвали нить воспоминаний. Алена вздрогнула: кого еще принесла нелегкая в столь поздний час? Она шагнула назад к ширме, чтобы
разбудить -Кузовлева, но дверь распахнулась, и на пороге, заполнив собой весь дверной проем, возник могучий Петр Грабов. Он держал на весу левую руку, залитую кровью. Капли застучали об пол.
— Надо бы зашить, — прогудел он.
Грабов прибыл из Чечни полгода назад и сразу устроился в рыбацкую артель. Орден за мужество и несколько медалей украшали широкую грудь сержанта. Поговаривали, что Петр мог получить и звезду Героя России, но с кем-то повздорил, и его вычеркнули из списка, а после двух лет срочной служил еще два года контрактником, вернулся с деньгами и в ореоле славы. Девятого мая Ефим Конюхов даже вытащил сержанта на трибуну. Сказал, что подвиг
ветеранов Великой Отечественной продолжает сегодня молодое поколение заонежцев, и дал слово Петру. Грабов подошел к микрофону, несколько секунд молчал, не зная, о чем говорить.
- Продолжаем, конечно, куда деваться, — усмехнувшись в усы, весомо произнес Грабов. — А дедов наших как не позорили, так и не опозорим!
Петр замолчал, пожимая плечами и давая всем понять, что сказать ему больше нечего, однако всё заонежцы дружно зааплодировали. Хлопала тогда и Алена, не в силах оторвать восхищенных глаз от его боевых наград и бравой осанки. Грабов был старше ее всего на четыре года, она его и по школе помнила, но чувствовала себя перед ним десятилетней девчонкой.
— Ну чего встала? Зашить бы надо, пока вся кровь не вытекла! — сердито одернул он медсестру.
Алена закивала:
— Садись!
Петр сел. Она вытерла кровь, промыла рану. Ta оказалась глубокой и сантиметров десять длиной.
К счастью, кость и вена оказались не задеты, борозда прошла рядом, по мышце.
— Ты шить-то умеешь? — вдруг спросил он.
— У меня хирург здесь. Он спит. Я его сейчас разбужу!
— Не надо, сам зашью, — вдруг решил Грабов. — На войне и не такие пробоины зашивал, а Кузовлев, как мне рассказывали, сам никогда не зашивает, Се-мушкина просит. Старика же будить ни к чему. Ты мне только иглу прокали, нитку вдень да налей стакан спирта, чтобы боль притупилась, — все полегче.
