«Везем индейских петухов зпт встречайте оркестром…»
В радиограмме не было сказано, кому она, от кого. Встречать пошли. На острове традиция: к пароходу, который везет новых полярников, выходит начальник рудника, все, кто свободен от работы; духовой оркестр.
Батурин прохаживался вдоль швартовой стены пирса, переваливаясь с ноги на ногу, поглядывал на палубу, молчал, выжидая.
«Колла» ткнулась низко просевшим бортом в стену, подтянулись швартовы, с палубы выдвинулся, повиснув в воздухе, упал на пирс парадный трап. Оркестр рассыпался, шум поунялся. Батурин рассматривал каждого, кто сходил с парохода. Когда на трап ступили Афанасьев и Гаевой, Батурин крякнул.
— Одна-а-ако, — сказал он.
Романов тоже не сразу узнал парней, с которыми часто встречался в Москве перед отъездом на Шпицберген.
Был конец сентября. На острове только что выпал снег. На неровных берегах Колбухты, в горах он лежал толстым слоем — пушистый, мягкий. Вода в бухте казалась черной. Черно-белыми были полярники: в стеганных на вате фуфайках или нагольниках, в сапогах, ушанках… Афанасьев и Гаевой выделялись дерзко на фоне черно-белой толпы, черно-белого беспределья: были одеты так, как одевались курьеры Министерства иностранных дел, привозившие в Баренцбург дипломатическую почту для консульства СССР на острове, — короткие бежевые полупальто под поясок, узкие брюки до щиколоток, туфли на толстой подошве, велюровые ядовито-зеленые шляпы. Все на них пестрело. Даже шарфики, кандибобером выбивавшиеся из-под отворотов пальто, были кроваво-красные, в разводах.
Грумантский трубач-виртуоз Андрей Остин повернул раструб к трапу, с пронзительного захлеста вытянул первые такты «Камаринского мужичка» и, спрыгнув на октаву ниже, рассыпался задорным дробным стаккато. По пирсу, на пароходе волнами пошел смех. Смеялся и горный техник Полисский, на смену которому приехал Афанасьев.
— Ин-дей-ские петухи, — ворчал Батурин, шагая впереди инженеров к катеру, дожидающемуся у малого причала. — Увидел бы тебя дед в таком, — ворчал он на Афанасьева, — гнал бы поленом от Барзаса до Кемерово… Петух!
Всю дорогу потом, от Кольсбея до Груманта, Батурин молчал. Когда из-за мыса выдвинулся навстречу катеру обрубанный палец причала, вдруг рассмеялся:
— Стало быть, индейские петухи, — сказал он, стерев ладонью слезы, выступившие на глаза, повернулся к инженерам.
Афанасьев и Гаевой стояли на палубе, разглядывая ближние берега и далекие горы Айс-фиорда, в окружении которых предстояло жить два года; Батурин подпирал плечом рубку катера; Романов сидел на магнитофоне инженеров — у пожарного ящика впереди рубки.
