Призраки бездонного озера | страница 36
Некоторое время пламя отличалось от обычного только тем, что имело зеленый цвет и горело неизвестно откуда. Однако уже через несколько минут пламя стало изменять форму. Если вначале оно представляло собой один длинный, продолговатый и остроконечный язык, похожий на сильно увеличенный огонек свечи, то по прошествии помянутых минут верхняя часть разделилась натрое, а нижняя заметно расширилась. Затем два боковых языка сильно удлинились, вытянулись и стали похожи на рукава какого-то старинного платья. А средний язык стал похож сперва на карточного пикового туза, а потом на голову женщины в остроконечном кокошнике. Одновременно пламя постепенно блекло, теряло свой ядовито-зеленый цвет и все больше переставало походить на огонь. Еще несколько секунд прошло — и пламя превратилось в струящийся поток полупрозрачного белесого тумана, который к этому моменту явно принял очертания женщины, одетой в длинный старинный сарафан до пят и воздевшей руки к небу. Даже черты лица можно было разглядеть под кокошником — правда, пока еще расплывчатые.
Потом туман сгустился, потерял прозрачность и перестал струиться, а фигура, возникшая посреди костра, приобрела почти четкие очертания. Теперь были видны даже глаза на лице этой призрачной женщины. Вся фигура теперь светилась каким-то холодным, серебристым светом, будто луна в полнолуние.
Несколько секунд призрачная женщина была неподвижна, будто статуя, но затем плавно опустила руки и вытянула их ладонями вперед, в сторону палатки, где стучал зубами сжавшийся в комок «робинзон».
А затем Женька услышал голос, низкий, глубокий — контральто, как определила бы мама. При этом губы призрачной женщины не шелохнулись, лицо осталось неподвижным, будто было отлито из куска льда. Только широко открытые глаза, не мигая, уставились на Женьку. Но слова откуда-то доносились, гулко звенели в ушах, будто Женька находился не то в бетонном колодце, не то внутри стальной трубы:
— Здравствуй, гость дорогой, да нежданный и незваный! Не поверил отец твой моим предупреждениям. Гордыня непомерная обуяла, да и сына родного, тебя то есть, огорчать не захотел. Не поехал бы с утра на озеро — и сам бы день спокойно прожил, и тебя страхом не мучил бы. Вернулся бы сразу же после того, как вы на камень наскочили, или после того, как осина вам дорогу загородила — и то добро. Нет же, мужик — он и есть мужик: гром не грянет — лба не перекрестит. Теперь и сам пропасть может, и тебя, малолетнего, на погибель отдать! Вот она, гордыня мужицкая, до чего доводит.
