Вроде все сделали, чтобы похоронить. Но в 1952 году какой-то тунисец, начавший рыть землю под фундамент своего дома на мысе Бон, обнаружил в земле обработанные и уложенные в определенном порядке камни. Начали копать археологи — раскопали целый город.
Финикийцы вернулись.
После двухтысячелетнего заточения в земле город снова смотрит в распахнутое небо, на улицах его голоса птиц и рокот моря. После финикийцев на этом месте никто ничего не строил, и по археологическим меркам город в поразительной сохранности. Тишину и сосредоточенность его нарушаем только мы, четырнадцать русских туристов, разошедшихся сейчас по молчаливым улицам. Уже две тысячи лет Кайркуан живет без своих горожан, без женщин, без детей, без священников и строителей, без моряков и красильщиков. Но он не безгласен. Он более чем красноречив. Перед нами распахнуты его жилища. Мы рассматриваем орнаменты мозаичных полов с еще не прочитанной археологами символикой. В музейчике при входе выставлена часть находок — скульптурные изображения, монеты, надписи на камнях, женские украшения и т. д. Финикийцы заговорили с нами уже без посредников.
А может, ярость Катона как раз и питалась смутным ощущением собственного бессилия — бессилия тупой военной мощи перед раскованностью и творящей силой ума чужаков. От римского Карфагена, который должен был стереть саму память о финикийцах, осталась кучка римских античных камней и несколько ям, от самих финикийцев же — вот этот город.
«Тунис-2005» — краткий конспект (из письма к С.)
— Рыжая земля.
— Бешеное солнце на бледно-голубом.
— Белые и светло-серые стены глинобитных и панельных домов, выгоревшая синька деревянных ставень и дверей.
— Пыльные ободранные кроны олив, привставших из голой земли на выветренных корнях.
— Мусор везде — лохматыми, шевелящимися под ветром кучками, кучами и дымящимися (на выезде из Суса) курганами, слюдяным блеском полиэтиленовых лохмотьев на полях до самого горизонта.
— Высокий, пронзительный голос муэдзина под утро, который сначала — изнанка твоего сна, а потом — и тут же — реальность.
— Пушечный выстрел из Касбы в Медине, означающий начало дневного поста — идет месяц Рамадан; ну а я, не вставая с постели, раскрываю ногой пошире балконную дверь и готовлюсь наблюдать, как бледнеет черное небо, как на стенах соседнего недостроенного отеля, на плоских крышах-ступенях взбирающегося на холм города набирает плотность желтый солнечный свет.
— Море под только что вставшим лимонным солнцем еще темно-синее, не выгоревшее.
