Но катом катится в туман не то человек, не то зверь лохматый…
* * *
Лёт ветра — Мускат — туда-туда — к ясно слышному рЖанью кобылиц. К Санько. Туда! Туда!..
Но что это?
Высокий столб не то человека, не то зверя смутно обозначился в тумане, приняв грозные фантастические размеры.
Дзинькнула обороть: враждебный звук!
Взметнул задними ногами Мускат и круто взял в сторону к оврагу…
Машет руками фантастическое видение. Гремуче дзинькает уздечка.
А на земле, корчась, хрипит и стонет Глюков.
— О-о… сатана! Сломал ногу!..
И, спасаясь, ползет по росе тоже в сторону оврага…
Фантастическое видение продолжает нелепо махать руками и бежать, очевидно все еще не теряя надежды остановить лошадь.
Мускат в ужасе летит напрямик — на овраг, с силой откидывая копыта. Ошметки дерна и земли взлетают высоко, как от пороховых взрывов.
Все бежит и бежит следом фантастическое видение.
И тогда Мускат, дичая в беге, окончательно поддается паническому ужасу.
И бегущий человек, и клубящаяся бешеной каруселью земля под копытами мгновенно и в самых чудовищных звериных ликах предстали ему.
Храпит Мускат и бешено наподдает задними ногами, будто бьет волка в лоб, разбрасывает в беге их несметную и все прибывающую стаю.
He обороть — уздечка дзинькает где-то уже далеко позади, и не человек, перепуганный, вопит:
— Тпру-тпру… чтоб тебе провалиться!..
Нет! Нет! То волки свирепо щелкают голодными зубами; то чудовище-зверь ревет…
Лететь! Лететь! Лететь! Бить задними ногами убивать… убегать…
И вдруг земля провалилась под самыми ногами Муската. Секундное ощущение широкого полета в воздухе; ощущение необычайной легкости, невесомости, никогда раньше не испытанное…
Стоит фантастический человек на овражной крутизне, запыхавшийся, тяжело нося грудью, и весь трясется от страха перед тем, что наделал.
— Ба-а-тюшки, овраг-то! Да я ж про то и забыл совсем!
Человек хотел услужить, думал, что отбилась чья-то лошадь, видимо с «ночного», плутает в тумане, дичает, и решил подвести ее к костру. Сам он только что пустил свою кобылку на Ревяк-луг в ночное.
Человек, отдышавшись, еще немного постоял недоуменно, потом зажал уздечку, чтоб не звякала, и торопливо зашагал от оврага…
* * *
Нафитулану не спалось.
Он ходил в степь и вернулся из степи, от табуньих косяков, поздно, почти ночью. Видел необычайный туман, наползающий на степь, и еще там тревожился, правда, смутно, не понимая, почему он так сегодня тревожится. А здесь, в постели, томясь бессонницей и все думая, — в чем дело, понял, наконец, что это — и ночь, и туман, и слишком возбуждений кабардинец, и подозрительный конюх-старик — больше всего он — не дают ему спать.
