Эта песнь с макабрическим оттенком в конце концов стихла, а вместо нее в прозрачном воздухе возникли созвездия из мириадов букв, самого разного рода, распад алфавита, который можно было различить на какое-то мгновение, но только на мгновение, если вдруг резко обернуться или зажмуриться, делая вид, будто смотришь в сторону,
aaaaaaaaaakkkkkkkkkkkkkkkk 111111111111111 rrr
rrrrrrrrtttttttttttt zzzzzzzzzzzzz
iirmrmnruippppppppppppppssssssssssssshhhhhhhrih
hhqqqqqqqqqqqqqqqvwwwww
jjjjjjjjjjjjjjj XXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXXX
bbbbbbbbbbbbbbbbcccccccccccccccc,
буквы принимали разные формы, складывались в очертания тел и нагромождения арабесок, в которых угадывались какие-то более мрачные сущности, их сопровождало басовитое, тревожное гудение, словно бы смутное «ом» разносилось по всему замку подобно медленной волне, уверенной в своем размахе, иногда буквы перемешивались,
a y r t i h l o e p l a r t e u r t e u i i i i i
etetejsuehfiucvioeBihsgieuqso
etrueiar r teiasduenbdfpertaierqbvdjenrt t
raraorteznds
yertrabdinegdsfqkjeidggartsdvdflfpgneydbsh
gqfeztdkoepfdkfng, d,
но тогда музыка была не такой ясной, почти отрывистой и навевала еще большую тоску, словно все мы скоро умрем или, даже хуже того, навсегда вольемся в этот сбивающий с толку звук, который, казалось, заключал в себе универсум, Великое Всё в многообразии своих вариаций.
Иногда буквы превращались в цифры, в чудовищные уравнения, вращавшиеся вокруг своей оси – на манер тех манекенов в витринах магазинов, на которых считалось некогда делом чести продемонстрировать вам со всех сторон главную модель, гвоздь поступившей в продажу коллекции,
ххх – у(а2 – 558)
9768795434567898765678904320987x-z
3 + c-r
#-Л-
Е88888888888888888888888888888888
8888888888888888
76548767890898767654446779098767655
44324565443556 х = x-zz (t-z-a),
и в каждой из этих операций проступали очертания какого-то воспоминания и его смысл – воспоминаний было больше, чем если бы я прожил тысячу лет и какой-то злой гений открывал, ящичек за ящичком, целые пласты моей памяти, о существовании которых я до сих пор даже не подозревал.
Обсул был числовым уравнением, камни замка были уравнением, люди, которых я встречал, были уравнениями, каждый жест, каждая вещь, каждый предмет, человек, факт, шум, движение были уравнениями, так что я воспринимал их не зрительно, а нутром, своим вторым «я», которое не было ни моим мозгом, ни обычной способностью к анализу и которое, начав работать, в миллионную долю секунды тщательно анализировало поступающую информацию; знание, что я получал, стало иным, молниеносным и невыразимым одновременно.
