Но теперь он ускользал от видений, теперь у него была Лета. Каждое утро, проснувшись и еще не отойдя от тяжелого сна, он хватал ее и решительно входил в ее тело.
Случалось, в миг грубого соития она жалобно стонала от нежелания, а он стыдился этого и глазами умолял о прощении.
Слова не были его уделом. Призыв к общению или желание уединиться он высказывал действием. Он мог, наплававшись в озере возле их жилья с первыми утренними лучами солнца, набрать букет любимых ею лотосов и подарить ей.
И, видя ее радость, он думал: «Она понимает. Сегодня мучения мои будут терпимы».
В такой день он не разглядывал свои руки.
Но в это солнечное утро, полное свежести после недавнего дождя и птичьего щебета над полями, Каин шел к вырубке, которая лежала на расстоянии пяти бросков камнем на север. Он чувствовал, что сегодня не избежать терзаний. Лета страшно кричала, когда он обнимал ее. Он ее мучил. В ней с каждым днем оставалось все меньше и меньше места для него. Место отбирал ребенок. Его ребенок, его сын, сказала Лета. И радость ее при сем была безгранична. Она родит сына, а это позволит ей занять почетное место, какого ее бессыновняя мать так и не заслужила.
Каин умел понимать мысли, но не чувства. Для него ребенок в чреве Леты был узурпатором, даже хуже – напоминанием о случившемся.
Ему опять придется уступить. Он уже однажды стоял на пути – прочь с дороги! Значит, все его заботы, изнурительный труд на полях и в лесу, его цветы теперь уже не в счет? Новое существо умалит значение всего сделанного им, вычеркнет его из сознания близких.
Теперь все завертится вокруг ребенка. «Я уже ненавижу его, не родившегося», – думал Каин, вонзая топор в огромное дерево. Но мысль эта оказалась бессильной, как печаль.
И Каин подумал: «Ненавижу? Для меня это слово слишком сильное. Я, пожалуй, не понимаю, почему ненавижу».
В этот день он часто смотрел на свои работавшие руки. Делая долгие перерывы, разглядывал их.
Крепко сжимал кулаки, разжимал, глядел-Отдавался муке и гнал ее. Но все равно чувствовал одиночество и убожество. Никакая сила не могла с этим справиться.
Вот руки сжимаются на горле брата и исчезают в белой пустоте безвременья.
Каин вспомнил совершенно ясно, как в то давнее жуткое мгновение им овладело чувство освобождения, более захватывающее, чем любое другое ощущение, пережитое до и после.
Он свободен, и никаких мучений, он счастлив, как в момент оргазма.
Свобода длилась более недели; за это время отец на его глазах состарился, а мать не переставая выла, как обезумевшая сука. Да, потребовалось великое деяние, чтобы взволновать их: наконец-то Каин действительно родился и заставил всех его увидеть.
