— Ты уже совсем, совсем большой, Алёшка, удивительно! Когда ж ты успел?
— Тебе не нравится?
— Очень нравится. Ты скоро будешь молодой человек, а я — твоя старушка-мама.
Алёша хохотал, мотая головой: очень ему было смешно насчёт старушки. Он очень, очень ждал отца. Но и чувствовал, что это время ожидания, когда они с мамой только вдвоём, и им так вдвоём хорошо — кончится вот-вот. И никогда больше так не будет.
Весь свой улов Алёша обычно тащил к Свете. И ещё счастлив был, что брала: никогда не знаешь, что от неё ждать. Мама попыталась ей подарить какие-то туфли из посылки — так эта принцесса Турандот отказалась: вежливо, но с большим гонором. Раньше у них всё было на всех, так что Алёша обиделся и удивился. А потом понял, и больно стало: в той новой жизни, что начиналась, возникали уже невидимые разделительные линии. Светка их не придумала, он их просто учуяла раньше него. Что у неё общего с генералом, которого она никогда в жизни не видела? Ладно, надеялся Алёша, обомнётся-оботрётся. Главное, между нами чтоб этого не было. А с Алёшей Света и не ломалась. Она даже меняла иногда лишнюю рыбу на что-нибудь съестное у соседей. Но, конечно, это было не дело, а так — сезонная подкормка.
Света возобновила свою картёжную карьеру на пляже. Весёлая компания играла на подстилке из прожжённого марселевого покрывала, и им не хватало четвёртого, потому что он пошел поплавать. Смеясь, они подозвали ее:
— Девочка, хочешь попробовать?
Когда вернулся четвёртый, они уже не смеялись. Света развернулась вовсю, соскучилась по игре. Четвертый был из них самый азартный, так что она выиграла почти двести рублей. И больше бы могла, если б не начинала с малой ставки.
Всё лето она не скучала: и наелись толком, и приоделась она, и Андрейку приодела, он вырос изо всего как-то сразу. На тётю Клару была плохая надежда. Она любила их обоих так, что если бы могла обуть-одеть одной своей любовью — они бы в шелках ходили. Но теперь она как-то ослабела, и крепко пила, всё огорчалась, что фронтовые друзья перестали писать. С прежней работы её выгнали, она устроилась сортировать письма на почтамте. И ещё у нее были невралгические боли: зубы-то ей вставили, но простреленные челюсти как-то там не так срослись. Алёша с Мишей возили ей грязь с лимана, от неё вроде легчало. Если она была дома — то намазанная этой жирной зеленоватой грязью, вроде как утопленница. Так и на кухню выходила ругаться с соседями, и во двор.
