Осенью игра утянулась по квартирам, но у Светы были теперь неплохие контакты. Так что в один тёплый октябрьский вечер она оказалась в доме на Преображенской, где хозяин был румян и седовлас, квартира шикарна до наглости, вся в коврах и хрусталях, а гости подобрались очень, очень серьезные люди. И из напитков на столе стояли только бутылки шампанского и минеральной воды. Её туда привели показать, и Света не намеревалась ударить лицом в грязь.
— Вот это и есть наше юное дарование? — спросил хозяин с тонным полупоклоном. — Прелестно, прелестно. И во что же вы, деточка, умеете играть?
— А во всё, — бесшабашно ответила Света.
Только когда стали делать ставки, Света поняла, что наконец-то попала в правильное место. У неё таких денег быть не могло. И когда дошло до неё, к ней все обернулись, как ей показалось, с ехидцей. Она скромненько выложила на стол три золотых империала и с удовольствием обозрела собрание. Собрание, бровь не поведя, умудрилось выразить впечатление одними флюидами. Но этих флюидов было достаточно, чтоб наэлектризовать комнату.
Она легко проиграла, и со смущённой улыбкой выложила на беленькую скатерть еще шесть золотых. Теперь, она чувствовала, игра начнется всерьёз. И ещё чувствовала, что ей позволят унести с собой весь выигрыш. На этот раз.
Только она не представляла, сколько же это получится. А когда сообразила — усомнилась: так-таки позволят?
— Ах, зелёные глаза, вы нас всех очаровали! — предупредительно склонился над ней хозяин, подавая ей тугой кирпичик денег и аккуратно уложив сверху столбиком её девять золотых. — Прикажете ещё?
— Нет, спасибо. Мне завтра в школу, — нахально ответила Света.
— Разумно, разумно. Кто увлекается — тот теряет всё, — улыбнулся хозяин, провожая её к дверям. И уже на площадке до Светы дошло: он же седой! Седой. Ну и что, почему обязательно тот Седой, что её искал… мало ли бывает совпадений. Но она знала: ой, нет, не совпадение.
И, когда через квартал услышала за собой шаги по тёмной улице, наклонилась подтянуть чулок и достала парабеллум. На Александровском проспекте было пусто: люди не любили гулять по темноте, и тому осенью сорок пятого были свои причины. На улицах лютовала шпана, мелкая и крупная. Могли зарезать, могли и похуже что-нибудь сотворить.
Но на проспекте было тихо. Справа тянулся хрустящий листьями садик, совершенно невинный теперь. Виселицы давно убраны. Не сразу, но вскоре после того, как с них же сняли румын, пойманных на улицах и повешенных в первый день после освобождения.
