— Я, когда оперировали, больше всего боялась, что доктор язык отрежет! А женщине без чего-чего, а без языка — полная капитуляция!
Будто и нипочем ей было. А самое удивительное — что она же ещё их со Светой на полном серьёзе считала героями: как это они жили-то, при оккупации? Вот так прямо — патруль, а они прямо в развалке прячутся? Страх какой, бедные дети. И фашисты внаглую на улицах, и каждый захочет — застрелит? А они ещё кого-то прятали? И ещё Свету могли угнать в Германию? Боже ж ты мой, чего ж они натерпелись!
На историю про самолётики из Ришельевской развалки она грохотала густым смехом, сотрясая грудью:
— Ну ж паразиты! Такие малые, а боевые, горе мамино!
Они сами не заметили, как ей всё рассказали… ну, почти всё. Она заклокотала, забурлила ключом: это что ж получается? Они ещё думают, не заберут ли их в детдом! Они наших боятся, своих-то! Дождались, называется! За что мы воевали, нет, за что мы воевали? Нет, она немедленно хочет поговорить с обеими мамами, и Мусей, и Анной: чьи это дети, в конце концов?
От этой встречи Света почему-то ничего хорошего не ждала. А вдруг они не понравятся друг другу, взрослые? Уж очень непохожи. Она представила себе, как тетя Клара рассказывает сдержанной тете Анне:
— Нам кашу везут, мы голодные, как черти, два дня на сухарях, маме их в рот, те сухари, а они прямо по кухне — бах, и нету, мать их за ногу!
Восстанавливались учреждения, и Анна надеялась устроиться санитаркой на прежнем месте. Но не успела ещё ничего предпринять, как ей принесли повестку и заставили расписаться. Повестка была в НКВД. На завтра, на десять утра. Муся соображала в этот раз быстрее, чем Анна:
— Если б хотели арестовать — то прямо бы пришли и забрали. Не волнуйся, Анечка, может, это какая-то проверка.
— А если я не вернусь… Муся, всё может быть. Ты за детьми…
— Ну о чем ты говоришь! Они у нас все давно общие! Но, Анечка, не бери в голову, это какая-то чепуха!
Раньше НКВД было на Маразлиевской, но от того здания ничего не осталось, так что Анна пошла по указанному в повестке новому адресу. Демонстративно не взяв с собой ни белья, ни даже зубной щетки. Они договорились, что если Анна не вернется к вечеру, Муся принёсет передачу.
Офицер в погонах (это все-таки было непривычно: в НКВД — и вдруг офицеры и погоны!) был очень вежлив, пригласил Анну сесть на привинченную к полу табуретку. Разложил бумаги и предупредил, что это не допрос, а всего лишь собеседование. Анна светски улыбнулась. Теперь, когда Павел генерал, и война вот-вот кончится — ей ни капельки не было страшно. Яков едет уже домой, детей они с Мусей сберегут — чего ей бояться? За кого?
