Хотя, если б не это — чем бы ему ещё заниматься? Так было все-таки дело. Учили же революционеры в царских тюрьмах иностранные языки! А у Миши тоже получалось. Анна принесла ему старый учебник французского языка, так Миша прогрыз его от корки до корки. Произнести не мог, а написать — пожалуйста. Хоть неправильные глаголы. И спрашивал у Алеши, как это сказать, и отрабатывал французское "р". И читал взахлеб: Сервантеса, или Дюма, или греческие мифы, или что угодно, только подавай. Если б у Анны не было такой массы книг дома — непонятно, чем бы он жил. После истории с Петриком Муся была уже ученая: думаешь, что дети могут жить на одном хлебе, ну не хлебе, а кукурузе и макухе… А они не могут. Им ещё что-то нужно, пускай самое глупое. Вроде Фили. Так что она уж не ругалась за то, что Миша жжёт свет вечерами, только головой качала:
— Что это ты чертишь?
— Это я, тетя Муся, родословные греческих богов разбираю. Ну, кто от кого произошёл. А всё равно не везде понятно. Что-то эти греки напутали.
— Ты бы глаза не портил все-таки. А то смотри, и зелёный весь, и не растёшь совсем… Как пошила штаны тетя Аня — так до сих пор с запасом.
Оба они вздыхали, и Муся притягивала к себе его умную голову, целовала, трепала по щекам. Это у них называлось "мурзиться". Мишу еще можно было приласкать бесцеремонно, как и малышей. А Свету — только когда сама подойдет. А то и фыркнуть может. Вымахала уже Мусе до уха, а в разум не приходит. Как кошка, дикая. А зарабатывает хорошо, просто удивительно, как ей удаётся. Муся уж волноваться начала. А спросишь — молчит или хохочет. Или окрысится:
— Я не ворую, если вы на это думаете! Но умею, если хотите знать! Только это невыгодно, так что не волнуйтесь.
И что скажешь? Без Светиных заработков они бы еще неизвестно, как протянули. Цены-то растут на все. Масло подсолнечное — и то сколько стоит… А всё-таки они сводят концы с концами, грех жаловаться. На Рождество не только угощение, а даже ёлочку купили со свечками. Яков любил, чтоб ёлочка. Только до войны её ставили к Новому году, но Муся знала: положено вообще-то к Рождеству.
Если б им сказали, что они и следующее Рождество будут встречать в оккупации — они б, наверно, не поверили. В ту зиму была сумасшедшая надежда, что вот-вот война переломится в нашу пользу. И слухи ходили, что немцев жмут на фронтах и газеты утратили победный тон. То есть не то, чтоб совсем утратили, но после советских газет и эти румынские все умели читать между строк. А уж когда грянул Сталинград — то в очередях уже не стеснялись шептаться. Вообще стали меньше бояться последнее время. А тут еще траур объявили, так не надо было и притворяться, что никто не знает.
