Коренастый и необычайно подвижный, Арсеньич метался вдоль стойки.
— Клади полста! Из десяти пуль ни одну не пущу мимо! Промахнусь — твои часы!
— А! — горячился мужик. — Ты-то знаешь, куда мушка сворочена! Пристрелялся небось!
Оскорбленный Арсеньич презрительно оглядел его сверху вниз, насколько это позволял сделать барьер между ними, и вдруг обернулся к Генке.
— Стрелять умеешь, малец?
Генка так растерялся, что даже не ответил. Лизнул пересохшие губы и закивал.
— На! — Арсеньич сунул ему духовое ружье. — Вот три патрона. Гляди — подведешь, к тиру не подпущу больше! — В горячке остатки волос Арсеньича растрепались и торчали в стороны над ушами, как рожки.
Генка непослушными руками взял ружье, зарядил… и выбил тогда все три окошка в домике, который стоил карманных часов.
Пьяный мужик тут же выложил на стол тридцатку и потребовал пули.
Потом он доставал еще несколько тридцаток, но был, видимо, никудышным стрелком, так как часы остались, висеть рядом с ценником на «правила игры».
Генка всей душой презирал этого мужика. Ему бы, Генке, хоть одну тридцатку!
Денег у него не было, зато почти каждый базарный день Арсеньич подзывал его теперь, чтобы разрешить спор относительно винтовок.
— Вот! — кричал Арсеньич. — Пацан бьет, как снайпер! А тебе — винтовка плоха! Скажи лучше — руки кривые!
Три последних раза Генке удавалось выбить всего по два окошка, и это мучило его — вдруг обиделся Арсеньич?..
Возле стойки, как всегда, спорили. А Генка все хлюпал и хлюпал по расквашенной тысячами ног слякоти.
— Губная гармошка! Немецкая! Прямо из усадьбы барона фон Тюрлю! — зазывал какой-то веселый торгаш. — Подштанники белые, французские, всего одну войну ношены!
Пробежал мимо с ведром колодезной воды Кесый. Куда это он в такую пору с водой? Летом еще есть смысл орать: «Десять копеек стакан! Рубль — от пуза!..» А сейчас…
Как ни ждал Генка призывного «эй» — не сразу догадался, что это относится к нему, даже вздрогнул, когда услышал:
— Эй, малец!
Человек шесть мужиков расступились у стойки, и Арсеньич прокуренным указательным пальцем поманил Генку к себе:
— Поди-ка…
Генка, стараясь не спешить, приблизился.
— Вот кто покажет, чего стоят хороший глаз и крепкая рука! Я видел, как стреляет этот малец! — с уважением к Генкиному таланту объявил Арсеньич. — А ну бери любую винтовку! Даром даю три пули!
Тот, к кому была обращена первая половина высказываний Арсеньича, — здоровый мужик в овчинном полушубке и в болотных сапогах, подвернутых до колен, — с сомнением оглядел Генку из-под рыжей, надвинутой до бровей ушанки.
