Замогильная атмосфера, царившая во время обеда, оказалась тем не менее веселей последовавшего затем ожидания в курительной комнате. Еда и питье, по крайней мере, отвлекали от всеобщего ощущения неловкости. Учитывая напряженную обстановку, о бридже никто не вспомнил, а после того, как Одо Финсберри исполнил для безразличной аудитории мрачную пьесу «Мелисанда в лесу», отказались и от музыки. В одиннадцать слуги ушли спать, доложив, что небольшое окошечко в чулане, как обычно, оставлено открытым на случай, если Тобермори пожелает им воспользоваться. Гости листали журналы из пачки, лежавшей в гостиной, просматривали подшивки «Панча» из библиотеки. Леди Блемли периодически совершала визиты в чулан, откуда возвращалась всякий раз с выражением вялой депрессии на лице, каковое выражение предупреждало любые вопросы.
В два часа ночи Кловис прервал царствовавшую тишину:
— Сегодня он уже не появится. По всей вероятности, он сейчас находится в редакции местной газеты, где диктует первую главу своих мемуаров. Это будет гвоздем номера.
Внеся таким образом свой вклад в общее веселье, Кловис пошел спать. Постепенно его примеру последовали остальные гости.
Слуги, разносившие утренний чай, дали дежурный ответ на дежурные вопросы. Тобермори так и не появился.
Завтрак оказался еще неприятней, чем вчерашний обед, если такое вообще было возможно. Однако незадолго до его окончания наступила развязка. Принесли труп Тобермори, который обнаружил садовник в кустах. По следам укусов на горле и клочкам рыжей шерсти в когтях стало ясно, что он пал в неравной схватке с большим Томом из дома приходского священника.
К середине дня большинство гостей покинули Тауэрс, а после ланча леди Блемли обрела достаточное присутствие духа, чтобы написать язвительное письмо приходскому священнику по поводу потери своего любимца.
Тобермори оказался единственным способным учеником Эппина, и случилось так, что преемников у него не было. Несколькими неделями позже слон из Дрезденского зоологического сада, ранее никогда не проявлявший признаков раздражительности, вдруг разбушевался и убил одного англичанина, который, очевидно, его дразнил. Фамилию жертвы в газетах называли по-разному — то «Оппин», то «Эппелин», но имя всюду указывалось одно и то же: «Корнелиус».
— Если он пытался обучать несчастное животное неправильным немецким глаголам, — сказал по этому поводу Кловис, — то получил по заслугам.
